И никто из нас не знал наверняка, что скрывают подземелья монастыря Амшилас. Об этом не говорили. Да об этом и думать не следовало. Достаточно и того, что заблудшие души делятся здесь своим темным знанием, находят успокоение, исповедуясь в грехах и получая милость безграничного страдания. Так, чтобы очистившись болью, они могли найти дорогу к престолу Господа.
Амшилас окружают мощные стены, но на них нет лучников, а стража не патрулирует околицы. Святое прибежище хранимо силой веры – столь могущественной, что мы знаем: никто и никогда не отважится переступить порог монастыря без дозволения его обитателей.
Я громко постучал в ворота. Так громко, что у меня заболели не зажившие до конца раны. Поэтому я коротко зашипел.
– Кто-о-о там? – спросил старческий, но все еще сильный голос.
– Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, покорно прошу выслушать меня, – прокричал я, а ветер, веющий с реки, унес мои слова.
– Чего ты хочешь, инквизитор?
Объясняться с кем-то, кого ты даже не видишь (и кто наверняка не столь уж и важная птица, раз выслали его к воротам), показалось мне несколько унизительным. Но монастырь наверняка не был тем местом, где просящему внимания инквизитору стоило начинать споры о своей значимости.
– Хотел бы воспользоваться знаниями братьев-библиотекарей, – ответил я громко.
– Не ори так, инквизитор, у меня хороший слух, – проскрипел привратник недовольным тоном. – Приходи завтра, а лучше – еще когда-нибудь.
– С твоего позволения, отче, – сказал я, – это срочное дело и весьма притом важное.
Он рассмеялся сухим, неприятным смехом, что быстро перешел в хриплый кашель. Отхаркнул и несколько раз сплюнул.
Я спокойно ждал.
– Срочные дела, – буркнул он наконец. – У всех вас срочные дела… Приходи завтра.
– Боюсь, это не может ждать, – ответил я, стараясь придать голосу решительности.
– Этому монастырю без малого шесть сотен лет, – услышал я через некоторое время. – Как полагаешь, он выдержит без тебя еще год-другой?
Прекрасно, подумалось мне. Завтра в его устах с легкостью превращается в «год-другой»…
– Отворяй, именем Господа и меча Его! – заорал я наконец. – Или войду и расшибу ворота твоей дурной башкой!
Конечно, милые мои, если отметили вы отсутствие логики в словах вашего нижайшего слуги, то тем самым засвидетельствовали свою наблюдательность. Ведь, окажись я внутри, что уж тогда отворять ворота, верно? Причем вне зависимости от того, действительно ли я хотел использовать голову монаха как таран или нет. Однако я был в отчаянии, не хотел, чтобы меня выставили прочь, и рассчитывал, что дерзость моя будет прощена.