– Значит, это игра? – уточнил я. – Он оставил фальшивые следы, чтобы легковерный инквизитор отправился по ним?
– Вы сказали.
– Ничего не исключаю, брат Сфорца, – усмехнулся я. – И полагаю, именно этим мы отличаемся друг от друга.
– Может, и так, – ответил он, и его глаза сделались злыми и холодными. – Но не забывайте: именно я веду следствие.
– Конечно же, – сказал я. – Ни в коем разе не осмелился бы оспаривать ваших прав, особенно когда вы столь отчетливо о них напоминаете.
– Завтра примемся допрашивать могильщика, – сообщил он решительно. – Оттого я просил бы вас должным образом приготовиться для следствия.
– Что вы имеете в виду? – спросил я, хотя прекрасно понимал, к чему он клонит.
– Имею в виду, что вы приготовите инструменты и примените их так, как вас обучили в Академии, – ответил он холодно.
– Конечно, – повторил я. – Сделаю, что повелите. Однако позвольте мне поговорить с моим помощником, который займется необходимой подготовкой.
В Штольпене не было собственной ратуши – не было даже здания городского совета (и я не уверен, имелся ли городской совет). Для проведения допросов пришлось использовать здание одного из складов, и Курносу придется заняться необходимой подготовкой помещения, чтобы допрос можно было вести согласно праву и обычаю.
* * *
Могильщик был высохшим до костей старцем с вывернутыми ревматизмом суставами, и я не мог понять, как он занимается столь тяжелым трудом. Мне казалось, что он не смог бы толком и лопату в руках удержать – что уж говорить об умелом ею владении. Конечно, я должен был его опросить, прежде чем он будет помещен в комнату для допросов, однако брат Сфорца управился со всем раньше, чем я успел проснуться. Поэтому я оказался перед свершившимся фактом, и не стану скрывать – это мне не понравилось. Ведь всякий инквизитор должен сперва узнать допрашиваемого, опросить его спокойно и досконально, а не сразу же волочь в комнату, полную инструментов для пытки. Конечно, со свидетелями и обвиняемыми поступали по-разному – а с тем, кому вынесен приговор, нужно вести себя совсем иначе. Но к этому человеку относились как к виновному или главному подозреваемому – и с самого начала.
В комнате мы сидели у стола вчетвером: я, брат Сфорца, настоятель, которого мы попросили выступить в роли писаря, а также рыцарь де ля Гуардиа. Курнос же присел на табурете подле очага и занялся разогревом инструментов. Могильщик был раздет донага и привязан к столу. Его старческое худое тело с выступающими костьми, узловатыми веревками вен и сморщенной кожей, казалось, готово было рассыпаться в любой миг. Он глядел на нас безумными от испуга глазами и что-то бормотал себе под нос. Слюна текла по седой щетине на подбородке.