– Пхе, – фыркнул Сфорца. – Да он хитрец. Обманул вас. Признался в меньшем преступлении, чтобы скрыть нечто еще более отвратительное. Чтобы скрыть колдовство!
– Не думаю, – ответил я, поскольку и представить себе не мог человека, менее подходящего для чародейства, нежели Матиас Литте. – И кажется мне, что здесь нет работы ни для вас, ни для Инквизиториума. Нужно отправить его в Кайзербург и отдать в руки городского суда. Пусть повесят, четвертуют или что там решат сделать…
– А я уверен, что верно проведенный допрос даст прекрасный результат, – настаивал Сфорца. – Но не думаю, что вы сумеете справиться с этим заданием…
– Полагаете? – спросил я, прищурившись.
– Буду с вами откровенен, инквизитор Маддердин, – сказал он, вставая. – Слишком много говорят о вашем снисходительном отношении к еретикам и колдунам. Кажется, вы пытаетесь найти обыкновенную человеческую слабость там, где в игру входят искусы сатаны. Грешите бездействием…
– Не вам меня оценивать, – резко прервал я его слова. – И следите, брат Сфорца, чтобы не ошибиться в дерзости суждений. Даже милосердие Инквизиториума имеет границу.
– Вы угрожаете мне? – Его лицо казалось бледней, чем обычно.
– Я никогда бы не осмелился, – ответил я, глядя ему прямо в глаза.
Мне было интересно, знает ли он, как пошли дела в Виттингене, и сделал ли из этого выводы? Однако здесь, в Штольпене, дела складывались несколько по-другому. При мне не было близнецов и готовых действовать местных инквизиторов. Один, всего лишь с Курносом, я не многое мог сделать при прямом столкновении. Однако я надеялся, что брат-милостынник на это не пойдет.
– Я отстраняю вас от следствия, инквизитор Маддердин, – сказал он холодно.
– Вы не можете этого сделать, – ответил я спокойно. – У вас папские письма, но за мной – вся мощь Святого Официума. И у меня есть не просто право, но обязанность оставаться в Штольпене до прояснения дела. Если вы не согласны с такой позицией, то мы можем, по вашему желанию, выслать письмо с просьбой разъяснений в канцелярию Его Преосвященства.
Он должен был понимать, что мы не скоро дождались бы окончательного решения, а епископ Хез-хезрона наверняка был бы вне себя от восторга из-за того, что инквизитор и церковный альмосунартий морочат ему голову спорами о компетенции. А если бы еще в тот миг, когда знакомился с нашими доводами, он испытывал приступ подагры или язвы, результаты этой радости могли превзойти самые смелые ожидания.
– Не понимаю вас, – сказал через минутку Сфорца более спокойным и даже будто бы примиряющим тоном. – Отчего вы становитесь на сторону мерзейшего богохульника?