– А Табуретка? Это кто?
– Мальчишка из Приюта Подкидышей. Его одна знатная мамаша туда сбросила. Он через это дамочек благородных не терпит. Ты поосторожней с ним, у него нож есть.
Кристиан подошел к фехтовальщице ближе и осторожно тронул ее щеку.
– Ты красивая, – сказал он, – как мельникова дочка.
– Ты ее любил?
– Любил пару раз.
Женька напряглась, – она ожидала грубого насилия, но объятия, в которые ее заключил «городской волк», были неожиданно трепетны, а касания его сухих губ на лице нежны. То ли этот разбойник боялся ее спугнуть, то ли знал, как нужно раздувать ответный огонь. «Генрих убьет меня», – опять подумала фехтовальщица, купаясь в щекочущих пузырьках новой чувственной игры, словно в оздоровительном горячем источнике. Она снова не понимала, что с ней происходит, и ей казалось, что статуя девы Марии смотрит на нее просто уничтожающе. «Завтра напрошусь в какое-нибудь дело, и пусть меня там убьют, – решила она, распластавшись на лежанке парижского бандита, точно на кресте, – Как все нелепо, как мерзко… это тупик, тупик…»
Когда любовный голод был утолен, Кристиан крикнул Табуретку. Мальчик тотчас принес поднос с едой, улыбнулся девушке беззубым ртом и снова довольно ловко при своей физической ущербности спустился вниз.
– Его мать знатная, говоришь? – задумалась фехтовальщица, вспомнив историю Маргариты, которую ей рассказал Генрих.
– Да, он сказал, в приюте какая-то вышитая пеленка была.
– Я хочу сходить туда.
– Зачем?
– Поговорить с настоятельницей. Мне нужно узнать, кто была его мать.
– Думаешь на кого?
– Думаю.
– Что ж… сходим, если ты так хочешь, но это после, а сейчас давай поедим.
Женька зашнуровала корсаж и села. На ужин был жареный гусь, которого Кристиан заказал еще днем в харчевне. Он сам отламывал от тушки куски и подавал их фехтовальщице. Смоляные глаза его светились любовью, но девушка не обманывалась, – она помнила картину страшного нападения на орлеанской дороге, распоротое горло Перрана, убитого де Вика и смерть Робена, случившуюся час назад.
– Что это за книги? – спросила фехтовальщица.
Присутствие книг в разбойничьем логове действительно выглядело странно.
– У Герцога беру.
– У Герцога? Он что, читает?
– Не, какое! Неграмотный он. Сначала для форсу с налетов насобирал, чтобы вроде как блеску себе придать, а потом Копна ему читать стала. Ее кто-то из бывших дружков научил.
– А ты? Тебе кто читает?
– Никто, сам. Я умею. Нас с братом священник воспитывал, когда мать померла.
На следующий день гулянье во Дворе Чудес продолжилось. Ночь, бурная и безбожная, перетекла в белесый январский день, который скрасили новые костры, драки и возлияния.