Последние слова прозвучали не как восклицание внезапно вспомнившего что-то человека – скорее как отчаянный вопль.
Стэгг встревожился еще больше. Не успел он спросить, что случилось, как прозвучал новый аккорд оркестра. Музыканты и служители повернулись к дверям и пали на колени, хором воскликнув:
– Главная Жрица, живая плоть Виргинии, дочери Колумбии! Святая дева! Дева красоты! О Виргиния, отдающая дикому лосю – безумному, дикому самцу, не знающему пощады – свою священную нежную складку! Благословенная и обреченная Виргиния!
В зал гордо вошла высокая девушка восемнадцати лет. Она была красива, несмотря на высокую переносицу и чересчур белое лицо – но полные губы ее были красны как кровь. Голубые глаза смотрели неотрывно и немигающе, точь-в-точь кошка. До бедер спадали волнистые волосы цвета мёда. Это была Виргиния, выпускница факультета жриц-оракулов Вассарского колледжа, воплощение дочери Колумбии.
– Привет вам, смертные, – произнесла она высоким чистым голосом. Потом перевела взгляд на Стэгга и сказала:
– Привет тебе, бессмертный.
– Привет, Виргиния, – ответил он. Кровь быстрее заструилась по телу, отдаваясь болью в груди и в паху. Каждый раз при виде ее его охватывало почти неодолимое желание. Он знал, что, если его оставят с ней наедине, он овладеет ею, невзирая на послед– ствия.
Виргиния ничем не показывала, что знает о буре чувств, распирающих его грудь. Она смотрела на него взглядом не знающей сомнений львицы.
Как и все маскотки, Виргиния была одета в платье до щиколоток, с высоким воротом, но ее платье было покрыто крупным жемчугом. Треугольный вырез обнажал большую, но упругую грудь. Каждый сосок был очерчен двумя кругами синей и белой краски.
– Завтра, бессмертный, ты станешь и Сыном, и Любовником Матери. Тебе необходимо к этому приготовиться.
– Что же я должен для этого сделать? – спросил Стэгг. – И зачем?
Он взглянул на нее, и едва не захлебнулся болью, отдавшейся во всем его теле.
Она махнула рукой. Немедленно появился ожидавший за углом Джон Ячменное Зерно. Он тащил две бутыли – с белой молнией и с чем-то темным. Евнух-жрец подставил ему чашу. Наполнив ее темной жидкостью, Джон подал ее жрице.
– Лишь ты, Отец Своей Страны, имеешь право это пить, – сказала она, протягивая чашу Стэггу. – Это самая лучшая «драмастикса».
Стэгг принял чашу, подозревая какой-то подвох, но не желая показаться трусом:
– Мастика? Болгарская плодовая водка? Ну что ж, сойдет! Никто никогда не скажет, что Питер Стэгг не смог перепить лучших из своих потомков! Ааххх!
Затрубили фанфары, ударили барабаны, завопили и забили в ладоши служители.