Две недели? Да ладно. Прямо сейчас! Писать-то ему ничто не мешает.
Стоны Порнсена были вызваны физической болью, а Хэл застонал от боли душевной.
Оставалось только одно.
Он подошел к Порнсену, схватил его за руку. Гаппт вздрогнул и что-то прошептал.
– Это я, Хэл, – сказал Ярроу.
Порнсен свободной рукой полез в карман и достал блокнот и ручку. Хэл отпустил его руку. Порнсен написал что-то и протянул блокнот Хэлу.
При свете луны запись отчетливо чернела на белоснежном листке – буквы прыгали, но даже ослепший, Порнсен писал разборчиво.
Отведи меня на «Гавриил», сын мой. Клянусь Предтечей, что ни словом не обмолвлюсь про алкоголь. Я буду вечно благодарен тебе. Но не бросай меня здесь беспомощного на милость чудовищ. Я тебя люблю.
Хэл потрепал Порнсена по плечу и сказал:
– Бери меня за руку, отче.
Тут он услышал шум – группа громогласных кувыркунов направлялась в его сторону.
Он потащил Порнсена в ближайший парк, старательно обводя спотыкающегося слепца вокруг кустов и деревьев. Ярдов через сто они наткнулись на особенно густую поросль, и Хэл вынужденно остановился. Из глубины рощи доносились незнакомые звуки – щелчки и гудение.
Выглянув из-за дерева, он увидел источник этого шума. В ярком свете луны чернел труп кувыркуна – точнее, то, что от него осталось. Верхняя часть была обглодана до костей. Вокруг нее и на ней кишело множество серебристо-белых насекомых, похожих на муравьев, только огромных – не меньше фута. Гудение неслось из их воздушных мешков, а щелкали жвала, обрабатывающие труп.
Хэл думал, что отсюда его не видно, но насекомые каким-то образом обнаружили его присутствие и внезапно исчезли в тенях деревьев на другом краю рощи.
Хэл сомневался, выходить ли ему на открытое пространство, но решил, что это обычные падальщики и живому, здоровому существу они не опасны. Вероятно, кувыркун был пьян, упал, потерял сознание и потому достался муравьям.
Он подвел Порнсена к трупу и осмотрел останки. Ему впервые представился шанс изучить скелет аборигена. Позвоночный столб кувыркуна располагался ближе к передней части туловища. Основанием ему служил таз странной формы. Он поднимался, изгибаясь, точь-в-точь как позвоночник человека. Но два мешка пищеварительного тракта лежали с обеих сторон от позвоночника, впереди подвздошных костей, и образовывали живот с большой полостью в середине. У живого кувыркуна эта полость была не видна благодаря туго натянутой на ней коже.
Подобного внутреннего устройства и следовало ожидать от существа, развившегося из семейства столь причудливых созданий, приближенных к насекомым. Сотни миллионов лет назад предки кувыркунов были неспециализированными червеподобными предчленистоногими. Но эволюция намеревалась сделать из этих червей разумных существ. Осознав ограничения истинных членистоногих, эволюция выделила пращуров кувыркунов из этого типа. И пока ракообразные, паукообразные и насекомые формировали себе экзоскелеты и множество ног, пра-в-энной-степени-дедушка-кувыркун пошел другим путем. Он отказался закалять тонкую кожицу до состояния жесткого хитина, а вместо этого воздвиг скелет внутри собственной плоти. Но центральная нервная система осталась вентральной: трудное деяние переноса спинальных нервов и позвоночного столба спереди назад было ему не под силу. Так что позвоночник он сформировал там, где смог, и остальную часть скелета пришлось к этому приспосабливать. Внутренние органы кувыркуна можно было безошибочно отличить от органов млекопитающих. Но при всем различии форм их функции были одинаковы.