Деревянная пушка (Есиненку) - страница 9
Батюшка скакал по балке как оглашенный, без конца харкал и хихикал и, считая, видно, что находится в исповедальне, манил к себе невидимую Кассандру. Он говорил: а ну! еще разочек! и еще! Люди, стоявшие внизу на коленях, с ужасом следили, как их молодой, но уже пузатый батюшка прыгал легко, словно горный олень, но узкой балке. Его лицо покрылось потом, волосы были всклочены, русая прядка прилипла ко лбу… Где он видел Кассандру? Ее нигде не было — ни на балке, ни в сарае, ни во дворе! И с чего он взял, что находится в исповедальне? Все онемели, и все поняли то, что само просилось на язык: батюшка встречался с Кассандрой в исповедальне. Подумать только — в исповедальне! Согрешили попы за наши грехи!..
А ты, Иляна, приходи завтра, я буду здесь, в исповедальне!.. Нет! Нет! Кто это визжит на дворе? Люди добрые, что там стряслось? Иляна Порумбаку визжит — муж ее за волосы таскает! Да неужели она? Поди знай… Нет! Нет! Это неправда! Батюшка, сжалься, смилуйся!.. Ты, Иляна, приходи завтра, я буду один!.. Молчи, батюшка! Муж, не бей меня! Отпусти мои волосы, муж!..
Раздался крик, острый, как лезвие ножа. Кричал ребенок.
Лягушки в колодце! Жабы!
Колодцы! Колодцы! Батюшка, в колодцах жабы! Отче, спаси нас!..
Тут батюшка затряс волосами и словно очухался.
А что я тебе говорил, Ион? А тебе, Симион? Сколько раз я толковал вам и всем остальным: не забывайте храм божий, люди! Господь долго терпит, да больно бьет! Говорил, нет? Что молчите?
Говорил, батюшка… золотые твои слова…
Сказывал я вам: помните страх божий? Вот ты, Калистрат, ты хоть раз подарил церкви рождественскую свинью? А ты, Панаинте, много ли принес овечек? На святую пасху, а? Думаете, вам помешало бы пожертвовать упитанного тельца во славу божию?.. А теперь прибежали, да? В святую церковь, да?..
Грешны, батюшка, грешны… Виноваты, святой отец! Прости и помолись за нас… Мы рабы твои… Скажи нам, что делать… Припадаем к стопам твоим… не оставь нас в бедствии, отче!
Ха-ха! Теперь поняли?
Поняли, батюшка! Говори, что делать!
Как — что?! Режьте овец и бросайте в реку!
Овец?
Овец, свиньи!
Всех?!
Всех!..
Наверное, мне следовало бросить багор, отыскать маму и вместе с ней побежать в церковь, помолиться на коленях господу богу, поклониться ему не раз и не семь, а седмижды семь раз, чтобы он вернул воду в реку. Надо было бросить к черту багор и пуститься вслед за толпой, кинуться на колени, как было когда-то, много лет назад, в тот день, когда мама получила с фронта казенное письмо и схватила нас, обоих своих сыновей, за руки и привела в церковь, и повалила перед алтарем. Господи, воскликнула она, воззри на этих невинных детей! Покарай меня, сотвори со мной все, чего твое милосердие пожелает, но их пожалей! Они-то чем виноваты перед тобой? За что ты их лишаешь отца?! Мама упала на колени, простерлась у алтаря, ударила лбом об пол, и мы сделали то же, испуганные и мало что понимавшие в ее мольбах и жалобах. Зачем она обращалась к пустому месту? Зачем показывала кому-то на нас? Почему вспомнила в церкви нашего отца, воевавшего с немцем?.. Мы лежали рядом с ней и делали то, что делала она. Мама завывала в голос — мы подхватывали, только тихо, едва слышно, почти беззвучно, чтобы можно было разобрать ее слова и повторить их… Что, Катерина, спросил, выйдя из царских врат, отец Яким, что случилось, женщина? Мама распрямилась, но с колен не встала, вытерла слезы и, проглотив комок в горле, сказала, что почтарка принесла похоронку. Тут и до нас дошло, что на нашу семью обрушилось великое горе, и мы заревели разом, как по команде, вцепившись обеими руками в худые мамины-руки. Отец Яким позвал дьячка, и они о чем-то долго шептались. Что ж, Катерина, сказал наконец отец Яким, господь всевышний все видит и слышит. Видно, согрешила ты перед ним. И то сказать, служб не посещаешь, даров не приносишь… гм. Теперь вот слезами ему докучаешь. Ступай… Мама снова рухнула на пол. Чем же я согрешила, господи? За что мне теперь всю жизнь маяться? И как я выращу вот их? Ведь они ничего еще не умеют, только есть просят. Господи, отнял кормильца — отними и жизнь мою! Я не хочу жить без него!.. Мы снова завопили: мама! не умирай, мама! И потянули ее прочь из церкви, домой… Ах, мама не верила ни похоронке, ни священнику, который внушал ей, что она грешна перед богом! Она не верила, но для верности, для успокоения повела нас в церковь и на другой день, и на третий, и мы вместе с ней припадали к престолу господню и молили бога о милости. Мы просили вернуть нам отца, которого ждали утром и вечером, днем и ночью, и дверь в нашем доме не запиралась, чтобы ему не волноваться, пока откроют… Вот и теперь, наверно, надо было бросить багор, найти маму и вместе с ней побежать в церковь. Господь не вернул нам отца, но, может быть, вернет реку… Я не двигался с места, не сводил глаз с мелеющего, уходящего куда-то в земную прорву ручья и все шарил, шарил по дну багром. Чего я искал там?..