1
Если бы мы сейчас очутились в России 1928–1937 годов, то нас удивила бы антирелигиозная пропаганда, которая не оставляла места для личной жизни и духовных исканий человека. Шквал атеистической литературы, взрывы церквей, бесконечный пропагандистский лай были элементами действа, которое должно было положить конец вере и религии как таковым.
Воланд, очутившись в таком месте, почувствовал бы себя словно у стен дантовского города Дита: там дьявол назначил сбор еретикам и лжеучителям полностью отвернувших догмы христианства. За их раскаленными пыточными гробами приглядывали фурии.
Это было время кровожадных призывов и требований человеческих жертв, ничуть не хуже, чем у адептов индейского бога Вицлипуцли. Даже открытие московского планетария 5 ноября 1929 года породило у поэта Маяковского не только очевидное чувство удивления и познания, но и жажду физической расправы над священниками.
«Умри, поповья погань!
Побыв
в небесных сферах,
мы знаем —
нету бога
и нету
смысла
в верах», —
призывал Маяковский в стихотворении «Пролетарка, пролетарий, заходите в планетарий».
2
Не иронично ли, что имя «Берлиоз» выбирает для своего персонажа Булгаков? Оно отсылает к французскому композитору Гектору Берлиозу, автору как вокально-драматической трилогии «Детство Иисуса» (1854), так, впрочем, и оперы «Осуждение Фауста» (1845). Это именно советскому однофамильцу, видимо, адресовал афоризм французский Гектор Берлиоз «Время — лучший учитель, но, к сожалению, оно убивает своих учеников…»
Разговор, который ведут на лавочке у Патриарших прудов Берлиоз и Бездомный до появления Воланда, кажется беседой двух изощренных эрудитов. Тут тебе не только Иисус Христос. Здесь беседуют «и про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике».