В 1921 году Ленин одобряет кандидатуру Бокия в качестве главы Специального отдела, особого подразделения ВЧК-ОГПУ, которое занимается шифровкой и расшифровкой секретной переписки. Советский дипломат Леонид Красин поделился своими обоснованными подозрениями о том, что иностранцы читают советскую переписку. Вот почему перед Бокием ставится задача о создании так называемого «русского кода» — перечня шифров, применяемых в СССР.
Зять Бокия и одно время сотрудник его отдела, впоследствии правозащитник Лев Разгон вспоминал: «Он же не занимался иноразведкой. И раскрывал все тайны шпионских радиостанций. Он их раскрывал. Он расшифровывал. Они пеленговались»[129].
Глебу Ивановичу доверялись не только шифры, но и сама система допуска к секретной информации, когда отрабатывались всевозможные особенности той или иной личности, устанавливались родственники и политические пристрастия того, кто должен был получить чрезвычайные документы на руки.
Кроме того, в недрах Спецотдела создается структура, выполняющая разного рода научные задания, которая именуется «Лабораторией». Там проектируют технические приспособления и аппараты, необходимые как самому отделу, так и лицам, выполняющим задания ОГПУ по всему миру.
Доверие к Бокию было настолько высоко, что в 1922–1924 годах он обсуждает самые щепетильные моменты переговоров с немецкими врачами, связанные с тайными консультациями и гонорарами, тогда, когда здоровье Ленина пошатнулось и начался процесс умственной деградации вождя.
В 1927 году, в юбилей Октября и ВЧК, Бокий награждается грамотой коллегии ОГПУ и именным маузером. Его имя носит пароход, своеобразный паром между Кемью и Соловецкими островами. Еще один такой ходит и по Волге. Даже на лагерных купонах на Соловках выгравирована подпись главы Спецотдела ОГПУ Г. И. Бокия.
В его ведении СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения, куда ссылалась опальная и оппозиционная особая, как правило известная обществу, интеллигенция. Это ведь в разговоре с Воландом возникает идея отправки туда Иммануила Канта.
«— Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! — совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.
— Иван! — сконфузившись, шепнул Берлиоз.
Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.
— Именно, именно, — закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, — ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: „Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут“».