Тут пришлось нам прерваться — из города выезжать стали снова всадники. Чорт их поймет — атаковать хотели, или разведать — неясно. Те, что проскочили нас — они по большой дуге обойдя в город ушли, да и добежали безлошадные. Решили, может, реванш взять.
Да только я тут же скомандовал с прицела тыщапятьсот шагов бить залпами. И то ли мы и впрямь кого зацепили сдуряка, то ли просто очень уж обескуражила их неудачная атака, да еще и с таким непонятным результатом — огонь-то мы дали плотный, словно бы и без потерь почти — но тут же оне ретировались. Мы уж все обтрофеились, и даже бруствер из тушек лошадей и рейтар соорудили эдакий, а тут с городка, с обиды видно, давай по нам пулять. Надо сказать — жидко и неубедительно. Глянул я на нашего музыканта и спрашиваю:
— А что, Армстронг ты наш — тот озадачено смотрит. Но пояснять ему я не стал — Могешь ты дунуть в свою дудку? Что-нить эдакое, бравое?
— Как… вашбродь…? — смотрит, как на идиота, да еще испуганно. Приходится тряхнуть за ворот.
— В себя пришел, ну! Приказ не ясен?! Выпалнять!
— Есть! — все же армия — это не только бодрое слово, но и очень быстрое дело…
Крепкий паренек оказался. Час почти дудел, всякое и разное и какие-то «Бравы-ребятушки» и марши и даже плясовое что-то. Потом передохнуть попросил и попить, что я конечно и разрешил. Хватит концерта без заявок, тем более, что в городке, похоже, это произвело впечатление. Никто не совался. Все ж — у баронских — репутация. А нам того и надо, нам бы до темноты просидеть. Нет, не из-за приказа покойного (надеюсь) лейтенанта. А просто потому, что ночью уйти нам проще, по-вдаль и до леса, а там — в гору, к перевалу. Уж там-то точно наши. С тылу никого не нарисовалось — то ли возятся с тем, что там осталось то ли еще как, хотя и боялся я, что те конники, что нас пасли к нам нагрянут. Или это они в город и пришли вперед нас? Непонятно.
Велел ломать — телеги и винтовки лишние, наши и трофейные, и костры ладить. Саблями рубать телеги, в куски тенты, упряжь имущество с телег — и все в костры. И сабли потом туда же, поломать их не выходит, прочные, только пара лопнула, когда винтовки рубали. Велел жрать готовить, набить сухпайками и прочей провизией ранцы, что в полковой телеге нашлись. Фляги все взять, наполнить. С флягами — Петера заставил. Выжил, гаденыш. И Боров тоже — вот жеж везучий поросенок. Сильный, гад, ломает телегу только доски летят. Уу-у-у, долбоклюи! Я вот вас! Мстительно отправил Бирэ достреливать сильно раненых лошадей. Попробовал он поймать несколько раз лошадок убитых рейтар — не вышло, те ученые, сердятся и отбегают. Из города по нему, когда совсем азартно бегать за ними стал, постреляли. Не попали, но я осадил дурака. Я вас научу Родину любить, сучары! Еще велел вырыть могилу для наших. Общую, неглубокую. Ничего. Земля тут не тяжелая, не горы, лопат всего две, меняясь — вперед. Врагов хоронить не станем — не наша печаль, свои пусть хоронят. А наших — надо. Один раненый уже отошел, второй пока еще дышит, не будешь же своего сам резать? Разрешил личные вещи забрать, разложил, велел — кому что надо — забрать. Переписал всех номера на татуировках, сверил со списком, что у меня был, вычеркнул оттуда еще троих, что по дороге убило. Собрал солдатские книжки у музыкантов и обозников наших. Так то. Стащили всех в кучу, кусками тентов завернули, накрыли. Засыпали. Все. Салюта не будет — не хватало еще, чтоб по дурью начали по нам стрелять, и кого еще зацепило.