А мы знай себе шагаем, грохоча подкованными сапогами по брусчатке, орем во все горло старинную-престаринную солдатскую песню, которая, наверное, во всех мирах примерно одинакова:
Когда мы идем по городу,
По незнакомой улице,
Все девчонки открывают окна и двери,
И от улыбок девичьих вся улица светла.
А почему?
А потому,
Что девчонки, от топота сапог и грохота барабанов
Окончательно теряют волю.
Когда мы идем по городу
По незнакомой улице,
Матери и отцы закрывают окна и двери,
Прячут от нас девчонок.
А почему?
А потому,
Что девчонки, от топота сапог и грохота барабанов
Окончательно теряют волю.
Когда в полях рвутся бомбы и гранаты
Убивая солдат
Наши девчонки плачут о нас
О своих солдатах
А почему?
А потому,
Что у девчонок добрые сердца
И они любят своих солдат.
Когда же мы ковыляем на костылях
По уже знакомой улице,
То вдруг обнаруживаем, что наши девчонки уже замужем
И живут счастливо.
А почему?
А потому,
Что у девчонок есть не только доброе сердце,
Ничего, нормальная песенка. Хорошо хоть про цветочки и платочки не поют и то ладно. А так, солдаты — они везде солдаты, и жизнь у них везде одинаковая. И песни одинаковые, потому что думают они об одном и том же, где бы и когда бы дело не происходило. И пускай поют — пока поют — ничего не набедокурят. Главное же для командира что? — Чтобы солдат был хоть чем-то занят, полезным, это конечно лучше, или бесполезным — хуже, но тоже сойдет, делом. Иначе — незанятый солдат — потенциальный преступник. А мне оно надо? таки мне оно совсем не надо. И командованию моему — не надо. И тем, кто над моим командованием, похоже, тоже не надо. Нас даже на привалы ставят вне населенных пунктов — чтоб не хулиганили. Бережет свое имущество Вайм, это хорошо. Похоже, и впрямь он собрать все земли хочет. Это хорошо. Всегда хотел повоевать за какую-нибудь Империю. Чтоб без всяких глупостей и условностей. Надо будет, наверное, попробовать все же тут карьеру сделать. Нравятся мне империи, есть такая слабость. За империю все ж и помереть не так страшно и обидно — вроде как — ты помрешь, а ОНА, империя — останется. Но, это еще будем посмотреть. Пока — нравится. Даже больше, чем за барона воевать.
К третьему дню повернули нас к югу — стали ходить слухи, что получившие прежестокий отлуп на перевалах валашские войска отходят на основную линию обороны, заползая щупальцами разъездов и летучих отрядов в наши тылы, всячески пакостя на южном фланге наступающей группировки. И нашу роту и отправили прямо с марша навести порядок и установить контакт с нашими свиррскими товарищами, которые наступать не собирались, но вели наблюдение, сохраняя по возможности контакт с врагом егерскими отрядами. Приречье уже как таковое закончилось, начались исконно валашские земли, и капитан Гэрт, выстроив нас, категорически не рекомендовал хлопать ушами и расслабляться. Тем более рядом уже предгорья — а горцы везде одинаковы — коварны и злобны. Тут нас уже никто цветами и свежим молоком встречать не станет. Ну да, нам не привыкать. Да и странно было бы, чтоб в горах что-то хорошее было. Горы — это всегда мерзко и плохо, а уж на войне и подавно.