– Где Катрин и Паудль?
Пьетюр качает головой, и Роуса чувствует боль, как от удара кулаком в живот. Она плачет. Пьетюр снова заворачивает ребенка в одеяло и кладет его обратно в руки Анны.
– Он выглядит как… – Роуса не может произнести это слово: как чудовище.
Пьетюр сжимает челюсти.
– Это ребенок не Йоуна… – Он осекается, и наступает молчание.
– Она сказала, что его пабби – Оддюр Тордсон, – тихо говорит Роуса.
Пьетюр резко вскидывает голову и потрясенно застывает.
– Оддюр Тордсон?
Роуса кивает.
– Ты уверена? Она назвала Оддюра Тордсона?
– Да. Кто это?
Пьетюр вполголоса повторяет это имя, как заклинание.
– Пьетюр! Кто такой Оддюр Тордсон?
Лицо его кривится от боли и какого-то еще неясного чувства – то ли ужаса, то ли отвращения.
– Оддюр Тордсон, – скрипучим голосом выдавливает он, – это дядя Анны.
Тингведлир, декабрь 1686 года
Сейчас темно, и Оддюр наверняка спит. Я представляю, как он, мертвецки пьяный, шевелит отвислыми губами и выдыхает вонючие алкогольные пары.
Дверь приотворена. Я тенью проскальзываю в щель.
Маленький домишко кажется совсем голым: здесь всего одна комната с парой кроватей. На одной из них крепко спит хозяин. Все кругом покрыто слоем грязи и липким налетом; стол и скамья усыпаны недоеденными корками. Огонь почти догорел; из очага уже несколько недель не выгребали пепел. Отыскав в углу немного сухого овечьего навоза, я подбрасываю его в костер и принимаюсь дуть на угли, покуда оранжевое пламя не озарит комнату.
Он ворочается и стонет во сне, но не просыпается. Я снимаю с пояса толстую веревку – она куплена у датчан и так прочна, что хоть на быка с ней иди – и связываю ему ноги и руки, соединив его ладони на груди в молитвенном жесте. Он дергается, ворчит и продолжает храпеть.
Я придвигаю скамью к кровати, но ставлю ее вне досягаемости его кулака.
Наливаю себе в кружку brennivín, сажусь и жду.
Пьетюр явился на чердак посреди ночи и потряс меня за плечо:
– Йоун! Йоун!
Я оттолкнул его.
– Оставь меня в покое. Рана огнем горит.
Пьетюр склонился к самому моему лицу.
– Я нашел Анну.
– Анну? Как? Она…
– В землянке.
– Не может этого… – Мысли так и закружились у меня в голове. – Отведи меня к ней. – Я попытался подняться, но снова откинулся на тюфяк и закашлялся: бок пронзила острая боль.
– Тихо. – Пьетюр приобнял меня одной рукой и помог усесться. – Она…
– Она – что? – Я хотел было встать, но рухнул обратно, схватившись за живот: мне показалось, что внутренности мои вот-вот вылезут наружу. Что-то в выражении лица Пьетюра остановило меня. – Что?
– Анна… умерла, – хрипло ответил он.