– Покажи ее мне.
Пьетюр подхватил меня на руки, будто весу во мне было не больше, чем в ребенке, хотя я заметил, как резко он втянул в себя воздух.
– Оставь меня! – вскрикнул я. – Тебе же больно.
– Ерунда, – ответил он и, взвалив меня к себе на спину, принялся спускаться по лестнице. Пробираясь по снегу, он прижимал меня к себе. Каждый его шаг лезвием вонзался мне в бок, и я втягивал воздух сквозь стиснутые зубы.
Я прислонился головой к его теплому плечу, стараясь не показывать, как мне больно.
Анна лежала на постели, в ее объятиях покоился завернутый в одеяло ребенок. Роуса стояла на коленях подле них и держала Анну за руку. Плечи ее тряслись.
Я положил ладонь ей на плечо и ощутил каждую ее хрупкую косточку. Она дернулась и отодвинулась от меня.
– Я не чудовище, – сказал я, но слова мои прозвучали рыком, и она снова вздрогнула.
– Конечно, нет, Йоун, – пролепетала она, испуганно округлив глаза. Я видел, как бешено стучит ее сердце, по дрожанию нежной кожи в ямке между ключиц.
Я хотел улыбнуться, но получилась гримаса.
Тяжело дыша, я рухнул на скамью: каждый вдох казался мне языком пламени, лизавшим рану.
В смерти Анна была красива. Капризный рот ее утратил свои упрямые очертания, а лицо больше не искажала злоба, при жизни то и дело омрачавшая ее взгляд.
– Она была обречена с самого начала, – пробормотал Пьетюр. – Погляди, кожа да кости. Одному Богу известно, как она сумела сюда добраться.
Она хотела ребенка – и вот он у нее есть. Но произнести подобную жестокость вслух я не мог.
Я потянулся к крохотному сморщенному комочку.
– Бедное мое дитя!
Пьетюр покачал головой.
– Не твое.
Я нахмурился.
– Но…
– Этот ребенок не может быть твоим, Йоун. Ты же знаешь, что не может… – Он осекся, и я обхватил голову руками.
Роуса и Пьетюр переглянулись, и Пьетюр покачал головой: молчи, мол.
– В чем дело? Что она вам сказала?
– Это неважно, – отозвался Пьетюр.
– Скажи ему, – вмешалась Роуса так решительно, будто события последней недели ожесточили ее.
Пьетюр тяжело вздохнул.
– Скажи мне!
Оба они молчали.
– Ее дядя, – наконец еле различимо прошептала Роуса, и мне даже почудилось, что я ослышался. Я попросил ее повторить, потому что это было совсем, совсем невозможно.
Пьетюр взъерошил волосы.
– Пабби – Оддюр Тордсон.
– Нет! – Я вздрогнул, вспомнив того безмозглого пьяницу, в чьем доме Анна жила до нашей свадьбы. С ним она росла как трава. Я припомнил, что она избегала его как могла и то и дело уходила бродить по холмам. Мне вспомнилось и то, с какой радостью она согласилась стать моей женой – так отчаянно ей хотелось уехать из Тингведлира. Но близость со мной была ей неприятна, и когда я ложился на нее сверху, глаза ее наполнялись таким презрением и ненавистью, что у меня ничего не выходило.