Роуса опустила голову, и на руку ей капнула слеза.
Я сделал глубокий вдох и заговорил спокойнее.
– Мы должны уберечь Катрин от боли. Ты и сама видишь, что рассказать ей правду было бы жестоко.
Роуса ничего не ответила, только убрала прядь волос со лба Анны.
– Похороним ее сегодня, – сказал я.
Роуса прикусила губу. Взгляд ее недовольно сверкал, но она молчала.
Я потер глаза.
– Если мы разведем костер, чтобы прогреть землю, это будет слишком заметно.
– Будем надеяться, что Эйидля придавило рухнувшей крышей, – мрачно произнес Пьетюр и, помолчав, продолжил: – Если мы вынесем ее на холм, природа все сделает сама.
– Нет! – одновременно воскликнули мы с Роусой. Она вскочила, скривившись от отвращения: – Чтобы лисы глодали ее тело? И тело ребенка? Сердца у тебя нет…
Пьетюр вскинул руки.
– Я и рад бы поступить иначе, но что нам еще делать?
– Я никогда не верила слухам о том, что ты не человек. Но теперь…
– Пьетюр этого не сделает, – вмешался я, положив руку на плечо Роусы. – Мы просто думаем, как похоронить ее, не вызвав новых пересудов.
Роуса стряхнула мою руку, резко выпрямилась и подошла к огню.
– Жаль, что я… – Она осеклась, и я увидел, как она сердито вытирает щеки, а потом пинает носком башмака один из камней, которыми был выложен очаг.
Наверняка она жалела, что вышла за меня, что не осталась в Скаульхольте, и готова была оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Эти сожаления, эта тоска читались в том, как вздрагивали ее плечи, как она сторонилась нас, судорожно замирая, точно угодивший в ловушку зверь. Но я не спросил, о чем она жалеет. Не решился заговорить об этом.
Пьетюр тоже следил за ней, напрягшись всем телом. Я поймал его взгляд и покачал головой.
Он вздохнул.
– Нельзя же похоронить ее в море.
– Тело так и будет плавать подо льдом до весны.
Роуса что-то пробормотала.
– Говори, – велел Пьетюр.
– Камни от очага, – тихо сказала она, и на лице ее отразилась такая ненависть к самой себе, что у меня защемило в груди.
Мы завернули каждое тело в льняные простыни вместе с камнями.
Пеленая младенца, я положил камень ему на грудь. Я тихо попросил прощения у холодного тела Анны и поцеловал ее в лоб с запекшейся на нем кровью.
Мы понесли ее к берегу, и рана причиняла мне такую боль, что я едва держался на ногах. Пьетюр старался отговорить меня. Он настаивал, что справится сам. Но я не мог не проводить Анну в последний путь. Она все время презирала меня, но теперь, глядя на то, как смерть смягчила ее черты, я понимал, что она всего лишь прятавшийся под маской ярости перепуганный ребенок.
Когда я поднял Анну, Роуса приблизилась ко мне, чтобы помочь.