– Ну а если я тебе запрещаю? – грозно спросил я.
Она вздернула подбородок и взглянула мне прямо в глаза.
– И что с того?
Лицо ее было сурово и непроницаемо, и в этот миг она внезапно напомнила мне Анну.
Мы несли Анну втроем. Основная тяжесть пришлась на нас с Пьетюром: мы держали ее за ноги и за плечи. Я дышал сквозь стиснутые зубы.
Пьетюр остановился.
– Ради всего святого, отдохни.
Я помотал головой.
– Идем дальше. – Я сжал зубы. Каждый шаг хоть немного, но искупал мою вину перед Анной.
Роуса шла между нами и прижимала к себе спеленатого ребенка, такого крохотного, что он поместился бы у меня в ладонях. Лицо ее было бледно и сурово, точно посмертная восковая маска, какие делают в чужих краях.
Боже, что я сделал с этими женщинами?
Мы с трудом двинулись вниз по холму, все глубже увязая в снегу. Плоские равнины спрятались под белым покровом, походившим на мятую шерстяную ткань.
Вдалеке простиралось море, угрюмо темневшее под слоем льда.
Море обманывает: белая корка на его поверхности кажется прочной, но под ней алчно булькают черные воды, зарясь на живой мир по ту сторону льда.
Я знал, что рано или поздно, несмотря на все случившееся, солнце снова поднимется в небо, и лед засияет под его лучами осколками стекла. Мир озарится.
Мы спускались по склону, и все движения отдавались в моем раненом боку. При каждом шаге меня пронзала боль, острая, как грани стеклянной фигурки, моего подарка женщине, которую я не сумел спасти.
С моря дул студеный ветер. Невозможно было разглядеть, где заканчивается берег и начинается вода; только виднелись наросты в тех местах, где замерзающая волна нахлынула на лед, прежде чем застыть окончательно. Маленькие льдины дыбились и теснили друг друга, как могильные камни.
Мы двинулись по твердой кромке. Темная вода заколыхалась, лед застонал у нас под ногами, ворча, как белый медведь, словно бы в знак предупреждения. Мы остановились. Сердце билось у меня в горле. Я ждал, что сейчас вот-вот раздастся треск и заревет вода.
Мир затаил дыхание.
Я обернулся к Роусе.
– Оставайся тут. Дай мне ребенка.
– Я тоже пойду. – Она упрямо сжала дрожащие губы.
– Не глупи, – прорычал я.
Она опустила взгляд. Я почувствовал облегчение.
Я взял у нее маленький сверток, и мы с Пьетюром двинулись вперед, хрустя башмаками по льду, который скулил под нашим весом. Холодная голова Анны подпрыгивала у меня на плече.
Я закрыл глаза и на миг представил, что сумел бы смягчить ее нрав. Что лаской, новыми платьями и украшениями можно было бы вытянуть яд, которым наполнил ее сердце Оддюр задолго до нашей встречи. Я подумал: что, если те же мысли терзают и Пьетюра, но, как всегда, истинные его чувства оставались для меня загадкой. Неужто он и впрямь выгнал ее и обрек на смерть? Я ни за что не спросил бы его об этом – я не мог.