– Ох, мама… – Лео так и не смог ничего придумать в утешение. Ну, дети и внуки – отчасти это искупает. Кто знает, может, и он для кого-то такое же утешение?
– Тем не менее, – сказала она. – Тем не менее. Есть куда податься?
– Пока не думал. Но мне некуда торопиться: я немного скопил. Блоссом вчера поинтересовалась, как я смотрю на то, чтобы Джош пожил немного с ними. Ему не помешает стабильность, как она выразилась. Сам он не против. Так что вот так. Я поработал в одном месте и побыл отцом. И то и другое может повториться. А пока мне нужно взять тайм-аут.
– Тайм-аут…
Мать поморщилась, ощутив укол боли. Потянулась неправильной – незагипсованной – рукой, схватила синюю грушу для подачи морфина, прикрепленную к ее телу, и нажала. Он успел застать ее до того, как закончилось действие дозы, – и тогда Селия была более вменяемой, чем во всякое другое время. Неужели она оттягивала инъекцию, зная, что они придут, и надеясь сохранять ясность мышления хотя бы до двух часов? Посетителей она не дождалась, ну, или почти дождалась, но увидела Лео и успела с ним поговорить. В коридоре послышались шаги. Ровно два часа – и в комнату вошли Блоссом и папа; сестра принесла пакет с чистой ночной рубашкой.
– А вот и он! – воскликнула Блоссом. – Лео улизнул сегодня утром, и пришлось идти без него. На кухонном столе – грустная записка, не обращай потом внимания, братец. Так. Что надо сделать?
На какое-то время Блоссом и ее деятельное сочувствие наполнили комнату. У нее здорово получалось. Как и мать, она родила четверых; Блоссом ходила по палате, поправляя книги, выбрасывая простоявшие уже пять дней цветы и заменяя пакет с мятым бельем на пустой. От нее исходила спокойная уверенность. Все это время она ласково задавала вопросы, не ожидая ответов. «Мам, как ты поела? Когда придет психиатр, миссис Симпсон?» Блоссом быстро запоминала имена. Ну и новости из дома: вроде как приветы от внуков, кто-то разбил чашку, розовый куст зацвел, дни стоят солнечные – впрочем, ты, мам, сама видишь.
У Блоссом отлично получалось. Это не были разговоры-чтобы-развлечь-больного, а просто болтовня; в конце концов, плюхнувшись в кресло, она заговорила о Лео. Вчера вечером гулять ходил, вроде с подругой, Хелен. Она теперь лесбиянка, но что с того? Пивааа. И домой пришел – в три? В четыре? Так что Лео со смехом возражал: мол, ерунда какая, съели пиццу, пошли к Хелен и выпили по паре бокалов виски, а потом ностальгически слушали старые пластинки – «Сьюкси энд зе Бэншиз», «Икс-Рей Спекс» и «Блокхэдс» – до тех пор, пока ее подруга, как бишь ее там, не вышла в обнимку с подушкой, вопрошая, когда же мы перестанем шуметь; бывали ночи и похуже. Если бы мама не улыбалась, переводя остекленевший взгляд с Лео на Блоссом и обратно за пару секунд до смены темы разговора, можно было бы подумать, что все нормально. Что они пришли навестить маму в отеле – не самом хорошем, с запашком и неудачной отделкой комнат, и наволочками с пододеяльниками, которые пережили стирок на сорок больше, чем надо. Можно было бы поверить в это – кабы не отец, терпеливо взирающий на все с лицом, на котором читалось: я работал в подобных местах, и вот как они зовутся – последнее пристанище. Прямо-таки пялился. Мать подобрала очень верное слово.