Но Фархана удивила его, спросив:
– А что сделал ты?
Он не понял.
– Знаю, это не мое дело, – сказала она. – Но мне бы хотелось знать, отчего мой муж так давно не общается с семьей первой жены. Прости, муж мой. Одно слово – и я больше никогда не заикнусь об этом. Но почему?
Почему?
И он вспомнил: здесь, за столиком в укромном уголке ресторана в Сент-Айвсе, графство Корнуолл, Соединенное Королевство. Играла музыка: легкая ситарная музыка, он не узнавал ее. Воспоминание, что длится всего три минуты – и не покинет его до конца дней. Давным-давно, далеко-далеко. За прошедшие двадцать лет не было дня, когда бы он не вспомнил о случившемся в тот сентябрьский день 1971 года в стране, которой не существовало тогда и не должно было быть сейчас, – и не забудет до самой смерти.
Лицо человека, почти вровень с его собственным, совсем близко. Потное, с широко распахнутыми от ужаса глазами. Человека, тянувшего руки к кому-то, вероятно к жене. Он не верил Мафузу и не знал, кому еще верить. И шипел на Мафуза из пустой комнаты; за ним сорок немых лиц напряженно всматривались в темноту. Напротив запертой двери, за которой ждала свобода. Лицо заговорило с ним. Зашипело, зашептало, произносило слова.
«Уже можно идти, брат? Это же безопасно. Мы пойдем, брат? Они ушли, брат?»
«Да, брат, да, брат».
Таков был ответ Мафуза. В какой-то жуткий миг он почувствовал, что готов ответить: «Нет. Тише. Оставайтесь тут. Не шевелитесь». Но не поддался искушению. И сказал: «Иди, брат. Давай».
Дверь открылась, и они вышли. Мафуз остался на месте. Он не знал, что там, внизу, двумя этажами ниже. Понятия не имел, известно ли тем, с оружием, что в него не надо стрелять. Вскоре мужчины и женщины вышли. Он притворился, что считает их. Когда выходил последний, он сделал вид, что хочет пойти следом, но вместо этого закрыл за ними дверь. По ту сторону двери раздался крик, кто-то сглотнул и подавил еще один. Те, что были позади, поняли, что спасительное укрытие заперто. Мафуз сполз на пол, привалившись спиной к двери. И зажал уши. Шум был таким громким, что он слышал все равно. Он зажмурился. То промедление, когда он размышлял, не сказать ли: «Нет. Стойте». Теперь ему вовек не избавиться от мыслей о нем. Он долго ждал. И когда все же открыл дверь, ему пришлось осторожно переступать через тела. Всю лестницу устилали упавшие под выстрелами мужчины и женщины. Некоторые вскрикивали, стонали; кто-то пытался пошевелить руками, но солдаты, наблюдавшие за ними, скоро положили этому конец. При виде его они вскинули ружья, но он поднял руки и произнес на урду имя их командира. Они опустили оружие. На их лицах застыло жуткое выражение – смесь страха, содрогания, а у многих и пустоты, как у скучающих солдат, готовых вот-вот пожаловаться: ну и работенку приходится выполнять.