Но Рафик уверенно сел на стул:
– Мама, моя голова – в твоих руках!
Она обмотала плечи сына полотенцем и приступила к работе. Такие длинные! Сначала требовалось вкруговую подрезать на пару-тройку сантиметров кончики волос на голове любимого чада. Когда первые клочки упали на пол, сестрички взвизгнули, но тут же зажали рот ладонью, чтобы не шуметь. Волосы оставались слишком длинными, так что мать продвигалась все выше. Когда она закончила, оказалось, что волосы пострижены неровно, точно обрублены: будто бы она пустила ножницы по кругу, и каждый отстриг прядку волос себе на память. Но, кажется, мать знала, что делает. И вот она взяла гребенку и, начиная с шеи, принялась с ее помощью орудовать ножницами – щелк-щелк. Девочки снова взвизгнули.
– Будет совсем коротко! – сообщила Бина. – Вижу его скальп!
– Может, это и не самая лучшая стрижка, – заметил отец. – Потом попробуем спасти оставшееся, но, возможно, спасать окажется нечего и придется поработать бритвой.
– Будь что будет! – заявил Рафик.
– Когда я изучал право в Калькутте, – начал отец, – денег у меня совсем не было. На стрижку у меня оставалось десять ама, а это немного. Я не экономил на стирке, мыле, стрижке и бритье, но на хорошего цирюльника не хватало. В самые тяжелые времена я ходил к тому, что работал прямо на тротуаре при помощи осколка зеркала: он стрижет, а ты и не видишь как. Но хуже всего были люди: отчего-то вокруг всегда собирался самый противный сброд, бездельники и зеваки, – поглазеть на бесплатное представление. Я ходил к Манзуру. Жуткий человек. Думаю, он пил – вы ведь не хотели бы, чтобы у того, кто вас стрижет, тряслись руки. Ни разу не видел, чтобы на его табуреточке сидел еще хоть один клиент. Я знал, что если ходить к нему, а не к цирюльнику через дорогу, то останется на рис и дал [60] к ужину. Но всякий раз первый же встреченный сокурсник спрашивал: о ужас, что это я позволил сделать со своими волосами?! Требовалось дней десять, чтобы они пришли в сколько-нибудь божеский вид. И вот теперь смотрю на сына и понимаю: у господина Манзура появился соперник.
– Не открывайте дверь, – произнесла маленькая бабушка.
– Стрижка ужасна! – засмеялся отец. – Надеюсь, он не пойдет с такой на свидание.
– Не открывайте дверь, – повторила бабушка.
– Что она говорит? – переспросила Назия у мужа, но тот ничего не слышал.
– Не открывайте дверь!
– Что там? – спросила мать.
Бабушки редко говорили что-то громко, во всеуслышание. Мать, отложив на полотенце гребенку и ножницы, посмотрела на свекровь. Старая женщина казалась обеспокоенной. Она выщипывала волоски из шали своей товарки; сморщенное, как грецкий орех, личико было мокрым от слез. Наверное, ей срочно нужно в туалет, решила мать: но все оказалось куда хуже.