Какое-то время Лео крепко сжимал книгу. Обнаружилось, что уже несколько десятков страниц он механически пролистнул, не вникая. Но теперь голоса внизу стали скандировать три слога. Он пытался не прислушиваться, но не тут-то было. «Стесняшка! Стесняшка!» Они поднимались по лестнице – судя по топоту, человек шесть, продолжая скандировать: «Стесняшка! Стесняшка!» Голоса достигли крещендо у самой комнаты, пробиваясь сквозь две запертые двери. Он даже не думал, что его отстраненность и стремление к уединению сочли патологической робостью. Благодарно презираемый за то, что сказал женщине худшее, что можно сказать, он превратился в объект презрительных насмешек – в человека, который боится заговорить. «Стесняшка! Стесняшка!» Минут через десять они ушли. Том Дик, Эдди и еще кто-то, чьих голосов он не узнал. Музыка уже давно играла на полную мощь.
Он не спал до пяти, а в восемь снова проснулся. Не спускаться к завтраку было бы глупо. Осажденный, он ничего тем вечером не ел. Жалеть себя он не собирался. Надо жить дальше, получать диплом и прочесть все, что он намеревался прочесть. Вот сейчас он пройдет мимо беккетовых наносов на лестнице: бутылок, спящих тел и каких-то обрывков от вчерашнего пиршества; человек, который просто идет своей дорогой в недружественной среде. Он чуть не надел галстук.
В столовой он сидел в одиночестве – лишь команда гребцов поодаль управлялась с грудой бекона. К его удивлению, напротив его подноса опустился еще один, а потом кто-то сел рядом. Джеффри Чен. Лео и в голову не могло прийти, что хоть один человек, кроме него, страдал от вчерашней вечеринки, а не веселился на ней. Тот сразу об этом и заговорил:
– Если бы у меня был магнитофон, я бы сегодня утром врубил его на полную катушку, поставил на репит и ушел гулять.
– Я и не знал, что они до такого дойдут, – ответил Лео. – Прости. Мне и самому было тяжко, а я этажом выше.
– Да. – Джеффри Чен отложил ложку с мюсли, а потом ущипнул себя за основание большого пальца средним и безымянным пальцами другой руки. Он проделал это с каким-то чрезмерным энтузиазмом, как пес, выкусывающий блох. – Спать не давали.
– Тебя тоже не пригласили.
– Не-а, – сказал Джеффри Чен. – Не пригласили. Вообще-то они меня и не знают. Если бы кто-то в колледже и узнал обо мне, решил бы, что я математик.
– Математик?
– Ну, потому что… Нет, я историк. Если бы ты учился на моем курсе или ходил в мою семинарскую группу, то знал бы. Или был бы сам математиком, тогда понял бы, что я не математик.
– Да, непросто, – проговорил Лео.
– Часа в четыре, – продолжал Джеффри Чен, – я пришел к выводу: в сущности, я могу бросить это заведение и ехать домой. Родители живут всего в ста двадцати километрах отсюда. Тогда эта мысль очень утешала. Но не думаю, что так и поступлю. Ты ешь это дерьмо? Печеные бобы?