– Нет, вы оценили верно, – кивнул я и показал на родителей. – Однако я бы хотел попрощаться.
– Пять минут. Мы уже скоро начинаем.
– Этого более чем хватит.
Мисс Сапсан возобновила разговор с Перплексусом, а я зашагал по траве к крыльцу. Родители сидели в нескольких футах друг от друга на мягкой скамейке. Я взгромоздился на перила рядом с ними. С чего, спрашивается, начинают в таких случаях?
– Хочу, чтобы вы, ребята, знали: я на вас больше не сержусь. Сердился, и очень долго, но больше этого нет. Вы просто не поняли, что получили со мной в довесок… – да и откуда бы вам понять? Вы же никакие не странные. Судя по тому, что я слышал, из родителей такие штуки понимают примерно ноль процентов, вот так-то. Я-то думаю, что вы могли бы стараться и лучше… расширять горизонты и все такое… но теперь-то уж какая разница. Вы на такое не подписывались. Хотя бы не связали и не продали в цирк, как Эммины предки, и то спасибо.
Я вздохнул. Поневоле чувствуешь себя идиотом, когда вот так толкуешь с зомби… которые тебя даже не слышат.
А на газоне странные уже собрались стайкой перед мерцающим входом в карманную петлю. Имбрины стояли в кругу, взявшись за руки, – даже мисс Шилоклювка, которой Франческа помогла вылезти из кресла и теперь бережно поддерживала.
Мне ужасно захотелось туда, к ним, но я опять повернулся к родителям. Пусть они меня и не слышат, но мне все равно нужно было сказать им кое-что еще.
– Я принял решение. Несколько раз передумывал с тех пор, как умер дед и начались все эти странные дела. Думал, может, я мог бы жить часть времени с вами, чтобы у меня была и эта жизнь и та, другая. Но оно так не работает. Не для меня – и уж точно не для вас. Вы вот тут сидите, пуская слюни… и вам уже столько раз память стирали, что вы уже, небось, и дни рожденья-то свои забыли. Мой так уж точно. Я что сказать хочу… Я ухожу. И возвращаться больше не буду. Мне здесь не дом.
Отец вздохнул – я аж в воздух подскочил.
– Все в порядке, парень, – деревянно проговорил он. – Мы все понимаем.
Я чуть с перил не свалился.
– Что, правда?
Он продолжал глазеть вдаль, на воду.
– Да. Мы покупаем яхту. Правда ведь, дорогая?
Мама вдруг начала плакать – совершенно не меняя выражения лица.
Мне, как тисками, сдавило грудь.
– Мам, ну не надо!
Но она продолжала тихо плакать, глядя в никуда. Я слез с перил, присел рядом, обнял ее.
– Мой мальчик, – сказала она совсем тихо. – Мой маленький мальчик.
Руки ее так и остались безвольно висеть по швам.
Я не знаю, сколько просидел там, обнимая свою маму… Кажется, очень долго. Друзья молча смотрели на меня с того края газона. Имбрины пели странную, чуть зловещую песнь, переливчатую и ритмичную – с каждым куплетом она делалась громче. Наконец, мама перестала плакать. Больше она ничего не сказала. Когда я разжал руки, глаза ее были закрыты – она уснула у меня на плече.