своей богини, он, тем не менее, создаёт именно богиню. А способность к уничижению (в ноженьки валиться, целовал <…> старенькие туфельки ее) становится залогом вознесения обоих (красивые и мудрые, как боги).
Герой Сосноры тоже уничижается, причём, по-видимому, гораздо сильнее: сравним — валящийся в ноженьки муравей и Ангел, падающий даже ниже земли. Некогда в числе тринадцати «посланцев Неба к Сатане» он спустился с божественной лирой в ад, но, в отличие от других, не улетел с пира, приобщился адского вина. Пытавшийся соединить в брачном, «святом союзе» Небо и ад, пожертвовавший Божественным знаком (разбивший лиру) и как будто даже преодолевший смерть («Я вырвал сам себя из смерти //ив смерти сам себя воздвиг»), он предстаёт в пьесе ослабевшим, проснувшимся в колодце, пьяным и ищет спасения в жалости Девушки, просит хоть малого места в мире. Для этого он готов уменьшиться от «всё» до «ничто», «унизиться» до человеческих страстей и слабостей — именно такой смысл имеет монолог, начинающийся словами «Меняю лиру на гитару», включающий узнаваемые образы современников-бардов и оканчивающийся восклицанием: «Меняю весь Род человечий // на душу малую мою!» /С462-465/. При этом Пьяный Ангел ощущает себя полноправным обитателем неба, ставя себя даже выше собственно ангельского чина: в благодарность за помощь он обещает вознести избранницу, преподнося это решение как исключительно свою волю:
Ангел:
Я послан за твоей душой.
Девушка: Кем послан?
Ангел:
Сам собой, невеста /С467/.
Трагедия заключается в том, что Девушка не верит Ангелу. Причём, отказывая в жалости, она отказывает ему именно в желаемом унижении («Жалеть — унизить»). В итоге приговор: «Не существуй!» /С469/. Неверие превращает «простую» Девушку в «Святую простоту!» — возглас Ангела, вызывающий в памяти крылатое выражение, обращённое сжигаемым еретиком к верующему, который в религиозном рвении подбрасывает в костёр хворост[462]. Только позже, перевернув уснувшего, как ей кажется, чудака, Девушка видит: «А КРЫЛЬЯ — БЫЛИ!» /С47О/. В этот момент она признаёт в нём не просто Ангела, но и своего «брата». То есть, по Сосноре, только смерть Ангела (он же Поэт) может убедить в его правоте и заставить «простую» Девушку посмотреть на Небеса и вспомнить о Душе.
Атланты и муравьи появляются также в других текстах Сосноры. Например, в книге «Темы» (1965) есть стихотворение «Прощай, Париж!»[463] со словами «Атлантов убаюкали моллюски» /С403/, а в следующем за ним стихотворении «Письмо» фигурируют «с красными щитами муравьи» /С404/. Книга не зря называется «Темы». Она состоит из отдельных стихотворений и циклов по 3–4 произведения (в контексте сквозного мотива музыкальности их можно назвать «вариациями»), сами названия которых отсылают к прецедентным текстам: «Баллада Оскара Уайльда», «Февраль», «Парус», «Цыгане», «Фауст и Венера», «Фонтан слёз», «Два стихотворения в Михайловском» и т. д., — внутри же интертекстуальный пласт ещё насыщенней, и значительная часть реминисценций принципиально узнаваема. Поэтому ассоциации с «Атлантами» Городницкого и «Песенкой о московском муравье» Окуджавы закономерны, однако в указанных текстах Сосноры они, как представляется, не актуализированы.