– Туточки, под деревом до свету ожидай, Вадим. По темени наверх лазить тебе не надо, сверзишься еще. Как развиднеется – тогда лезь. Там, наверху – помост огороженный, вниз не свалишься, если заснешь. Свеча там есть, спички, сухари в железной банке, орехи. Веревку, как залезешь, за собой втяни. И жди меня – вернусь завтра под вечер. Спуститься заранее можешь, как смеркаться станет. Все понял?
* * *
Ефим вернулся на следующую ночь, как и обещал. Он беззвучно вынырнул из густого орешника, положил руку на плечо вздрогнувшего офицера:
– Заждался, паря?
– Ох, как я рад тебя видеть, Ефим! – Рейнварт, не удержавшись, обнял старика, ткнулся лицом в его колючую бороду: – Не поверишь: ночка прошедшая да нынешний день самыми длинными в моей жизни показались.
– Ну-ну! Бери бидон с керосином, мешок с припасами – пошли! Шагать нам еще часа два, полагаю. А поговорим там, на зимовье. Дыхалку пока береги!
Уже в лесной избушке, затеплив фонарь и затопив печь, Ефим рассказал Рейнварту про свой ночной поход:
– В свою избу я возвращаться вчера ночью поостерегся, к старухе знакомой пошел. Она поутру и за шкурками в мою избу сходила, и в лавку за припасами. А когда верталась – мужичок за ней следил, из наших, деревенских – прихвостень Замащикова. Должно, под домом моим где-то залег и караулил. Я, как стемнело, через окошко из старухиного дома выбрался, огородами обошел и того наблюдателя маленько по голове дрыном приложил. Он в траву улегся, а я с припасами сюда направился. Ну, теперь нам, паря, до весны всего хватит! Капканы тебя ставить научу, зверя скрадывать – всю таежную науку постигнешь!
– А не найдут нас тут, Ефим? Замащиков-то тоже, поди, лесовик изрядный!
– Не-е, паря, он не из таковских! В артели его бандитской есть, конечно, следопыты. Говорили, даже буряты – промысловики имеются. Но мы с тобой побережемся, паря! Пару самострелов на тропках поставлю… Давай-ка спать, Вадим! Притомился я что-то…
* * *
В зимовье Ефима неторопливо потекли таежные будни. Для Рейнварта лесная «робинзонада» поначалу казалась невыносимо скучной и однообразной. К тому же его невыносимо мучило сознание своей ущербности: память к нему, вопреки утешающим прогнозам Ефима, возвращаться не спешила. Ночами он иногда просыпался, словно от толчка и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь вспомнить мелькнувший во сне фрагмент воспоминаний – и не мог! Рейнварт соскакивал с лежанки, накидывал тулуп и бродил под окнами зимовья, ругая последними словами себя, Ефима, атамана Замащикова, загнавшего его в эту таежную каторгу. Вадим отчего-то был уверен: вернувшись к людям, на таежную станцию Тыреть, он непременно вспомнит все – вспомнит – и только тогда обретет долгожданный покой…