– Нет, не за ухом, это слишком щекотно, только в щеку.
Она наклонилась ко мне. Чувственное, благоухающее счастье.
Она сказала, что у нее есть двадцать видов духов. Я никогда не замечал, всегда был один и тот же запах.
– Скажи мне, если немного полюбишь меня.
– Я дам вам знать, обещаю.
Она ушла с улыбкой на лице, сказав: «я позвоню вам».
– О, Сабрия, выключи свет, пожалуйста.
Со временем, однако, я ее завоевал. Она составляла мне компанию, когда не работала, сидя, скрестив ноги, на моей постели, крошечная утонченная душа, пока я рассказывал ей о Беатрис или о жизни, которая ее ждет. Я скрывал волнение, которое она вызывала во мне. Когда она говорила, я мог видеть только ее хорошо очерченные губы, ее ослепительные зубы и ее озорной язык. Я воображал, как она меня целует. Я грезил наяву.
Однажды вечером я пригласил ее на ужин в модный парижский ресторан. Ее сопровождала мать. Обе были изысканно одеты. На Сабрии был желтый костюм, ее сияющие черные волосы собраны сзади. Я впервые увидел изгиб ее коленей. Саадия, ее мать, была закутана в дорогую, вышитую золотыми блестками, ткань, преимущественно красного и оранжевого цвета. Они с любопытством изучали чуждый и ослепительный мир ресторана.
Саадия молчала. Мы с Сабрией обменялись нашими обычными игривыми и нежными словами. Она поднимала к губам свой бокал с кока-колой, когда, не меняя тона, я спросил: «Сабрия, ты выйдешь за меня замуж?» Она опустила глаза к тарелке, ее щеки вспыхнули. Я увидел слезы. Саадия смотрела на нее вопросительно. Нет ответа. Я никогда не получу ответ.
Саадия пригласила меня на ужин в их маленькую квартиру в высотке пятнадцатого округа[52]. Абдель собрал всех подростков, шатающихся во дворе, чтобы помочь внести меня в тесный лифт, сложив мое кресло, а потом поддерживая меня в вертикальном положении. Когда мы вышли из лифта, и я болтался на руках Абделя, как разобранная марионетка, перед нами оказалось еще одно препятствие – нужно было подняться на один лестничный пролет. Он дотащил меня до верхнего этажа, а потом оставил в крохотной гостиной, загроможденной пуфами и телевизором, который всегда был включен. Пока Сабрия делала тахину [53], вышла Саадия и села рядом со мной. Она рассказала многое из того, что крутилось у меня в голове, пока я не устал сидеть, она прервала меня и сказала: «Знаете, месье Поццо, я видела, как она пришла домой несколько месяцев назад и была очень счастлива. Она сказала мне, что влюблена».
Я ничего не ответил. Однажды она сказала своей матери, что у нее хорошее настроение, что она удивлена, что кто-то может ее любить. Может быть, была какая-то доля правды в этом скоротечном признании? Саадия стала рассказывать мне, что в ее стране мать традиционно приходит с дочерью в ее новый дом. Сабрия прервала ее со своей обычной озорной улыбкой: «Мама, хватит!» Ее золотистая шея склонилась ко мне. Мы провели очень приятный вечер, все трое, а затем после ужина я предложил Сабрии отправиться на прогулку. Той безымянной парижской ночью я провез ее по практически пустынным улицам в своем инвалидном кресле. Она ехала боком, сидя на моих коленях. Я чувствовал мягкость ее левой руки вокруг моей шеи, ее волосы, ласкающие мое лицо. Подбородком я пустил своего коня на полную скорость по середине дороги, в сиянии огней. Она смеялась и пела, но не упомянула мою мечту о том, что мы будем вместе. Я шептал ей нежности: «Я люблю твои кудри после того, как ты поплаваешь, их естественный вид. Я знаю, что ты их ненавидишь, потому что думаешь, что это слишком выдает твою национальность. Ты понимаешь, что проводишь час в день, зачесывая волосы назад? Так твое лицо лучше видно, конечно, но все-таки ты должна позволить волосам свободно ниспадать. Да, я знаю, что у тебя смешные малюсенькие груди и полноватые бедра – они тебе идут, твои джинсы обтягивают каждый изгиб твоего тела. Я вижу твои круглые колени. Я чувствую мягкость твоей руки вокруг моей шеи...» Она прервала меня взрывом смеха, когда нас догнала машина.