Была еще женщина небольшого роста, которая ходила с палочкой. Я не мог сказать, сколько ей лет, но у меня создалось впечатление, что она не собиралась больше покидать данное учреждение, если это возможно. Коринн, сорокалетняя рыжеволосая женщина, чье лицо было лишено всякого выражения, кроме редких вспышек в глазах, была алкоголичкой. Ева из Польши, чья голова была постоянно наклонена, также как и я, страдала от боли. Она перестала верить в то, что что-то может измениться.
Эрик, еще мальчик, был занят написанием своего жизненного плана для директора. Он хотел пройти по школам, делая презентации. Страдая от тяжелой формы церебрального паралича, он подробно рассказывал мне о своем чувстве отчаяния. Он часто хотел покончить жизнь самоубийством, но не осмеливался, потому что его отец и трое братьев сказали, что он не имеет на это права.
У ослабшего гиганта Мишеля слезился правый глаз, который клонился, как и все тело, то в одну, то в другую сторону. Он говорил медленно и шепотом. Сиделки не давали ему поблажки, так как он мог ухаживать за собой самостоятельно, но ему не хватало силы воли. Они с Эриком ненавидели друг друга. Думаю, они любили одну и ту же женщину. Эрик все время грозился побить Мишеля, хотя его кисти были вывернуты внутрь, а Мишель тихо и бесконечно медленно простирал во всю длину одну из своих огромных рук.
Месье Байе зациклился на спинке своей электрической коляски. Он постоянно поправлял угол спинки указательным пальцем правой руки. Весь день он переходил из горизонтального положения в вертикальное и наоборот. Он часто шутил, что у него так быстро увеличивалось содержание кальция, что он мог превратиться в ископаемое прямо во время разговора. Единственным спасением, говаривал он, была постоянная тряска, словно он бутылка лимонада. Он никогда не жаловался. Сиделки сказали мне, что он испытывает чудовищные боли.
Еще один обитатель, здоровенный детина весом под сто пятьдесят килограмм, был невероятно силен. Он вытягивал обе руки вперед и начинал бить ими по столу, раскачиваясь назад и вперед. Девушки боялись его. Он никогда не говорил, но его огромное красное лицо и выпученные глаза постоянно просили есть. Его поддерживали «братья», как я называл их: два смертельно больных пациента, головы которых поддерживались пластиковыми хомутами. У них почти не было тела, только атрофированные кости. Их шеи были не толще пальца, а трахеи напоминали нелепый галстук-бабочку. Их глаза всегда смотрели с кротостью. Неделю назад их было трое.
Месье Каррон, парализованный, как и я, жаловался на боль. Она пугала его, и он попросил перевода в больницу в Гарше[57]. Он уехал, вернулся и умер на следующий день рано утром. Мы видели, как его провезли мимо на каталке с белой простыней, закрывающей лицо. Любитель мяса сказал, что он, должно быть, мертв, иначе так не поступили бы с простыней. Кто-то другой сказал, что так лучше, потому что он больше не испытывает боль.