– Отчего же? – проворковала она. – Я помню наш договор, братец. Но ты… Ты уже взял свои жизни. Помнишь? Тех, кого ты выбросил из Долины в прошлый раз?
Я, не отрываясь, смотрела на Винсента. Он… казался совершенно спокойным, сосредоточенным и собранным. Его ничуть не трогало то, что происходило. И – во имя Всех! – еще никогда он не был так красив, как в эти последние мгновения.
– После этого ты уже взяла еще троих, – сдержанно напомнил он. – Я прошу этих двоих… наперед. Я ведь… по-прежнему с тобой, дорогая моя.
И тут он впервые глянул мне прямо в глаза. Совершенно нечитаемый, отстраненный взгляд. А потом… резко шагнул вперед, положил пальцы на шею и, нащупав цепочку, дернул. Кожу обожгло, цепочка порвалась, и, пока Флавия не опомнилась, он бросил на камни хрустальный шарик и наступил на него каблуком. Хрустнуло.
Флавия улыбнулась, не размыкая губ. Теперь она тоже не обращала внимания на меня, смотрела только на брата – задумчиво так… Повисло напряженное молчание. По спине тек ледяной пот.
– Я не согласна, – потерянным колокольчиком звякнул ее голосок. – Я хочу… этих двоих. Ты знаешь, как я люблю сноходцев. Они особенно вкусные. Молчи, не перебивай… Но я готова поделиться с тобой, братец. Я знаю, как питает твою силу боль. И я готова позволить тебе их убить, а сама… ты знаешь, что мне нужно.
…Он согласится меня убить? Что ж… возможно, убьет быстро, так, что я не успею ничего почувствовать. Но… если он согласится… ведь будет очень больно. Это будет предательство. Получится, что все его слова ничего не значили. И все его поцелуи. И все-все-все, что он говорил и делал, – тлен и пустота.
«Пожалуйста, не делай этого, – мысленно попросила я, хоть и понимала, что у него нет выбора. – Ты разорвешь мою душу».
И так горько, что слезы текут по щекам. И чувство такое, что моя душа и в самом деле разлезается клочьями, распадается мыльной пеной по воде. Остаются… лишь эти проклятые соленые капли и понимание, что ты уже ничего не можешь сделать.
Он ведь… Князь Долины, игрушка духа Сонной немочи. Раб собственной сестры, вернее, того, чем она стала. Без надежды, без единого луча света.
– Боль, – повторила Флавия, глядя на брата. – Я знаю, ты это любишь. И уступаю тебе. Такое удовольствие восстановит тебя куда лучше, чем то вино, которое я готовлю для тебя из душ и предсмертных желаний.
Лицо Винсента дернулось, но тут же снова обрело неподвижность. Он снова посмотрел на меня, и я вдруг поняла, что все это равнодушие – напускное. В его глазах, почти черных от расширившихся зрачков, была агония.