Слова Винсента обретали форму, цвет и запах. Мне казалось, что я – там, среди белоснежных парусов, слушаю крики болтливых чаек, или я – на возвышенности, наблюдаю за ходом битвы, а слух режет надрывное ржание лошадей и скрежет стали. А еще я танцевала вместе со всеми в белом зале с высокими арочными окнами, а в воздухе витали запахи пудры, одеколона и игристого вина.
Мне казалось, что я начала по-иному говорить. Возможно, я даже думать стала по-другому, мир полнился ранее неведомыми красками и вещами, облеченными в слова. И я запоминала эти слова и пыталась улавливать те мысли, что доносил до меня Винсент. Наверное, у меня неплохо получалось, потому что он частенько улыбался. Молча, правда, хвалил редко – просто смотрел с легкой задумчивой улыбкой и совершенно нечитаемым выражением в глазах.
Один раз он на меня прикрикнул. Мы как раз начали заниматься арифметикой, складывали большие числа в столбик, и я не понимала, как так, переносить единицу в следующий столбец. Об этом и сказала.
– Не понимаю.
– Что именно ты не понимаешь? – мягко спросил Винсент, поправляя очки в тонкой золотой оправе.
– Ничего не понимаю, – удрученно ответила я, – вот этого всего…
И тут его словно передернуло, как будто он вспомнил что-то очень плохое. Я и пискнуть не успела, когда он внезапно схватил меня за руку, ту, в которой я держала перо, и с силой вдавил в лист.
– Никогда! Слышишь? Никогда не смей так…
И вдруг осекся, торопливо отвел взгляд. А я замерла, не смея шевельнуться. Оказывается, Винсент не всегда добродушен и сдержан, я чувствовала, как бьется в нем бешенство, не находя выхода… И его рука больно сжимает мои пальцы, и перо сломано… И я не понимала, что такого я сказала и чем виновата, но осознала, что, похоже, с занятиями пора заканчивать.
– Простите меня, – голос дрожал, – я, пожалуй, пойду.
– Никуда ты не пойдешь! – рявкнул он, вновь впившись в меня взглядом. – Никуда, покуда не разберешься… во всем этом!
– Пустите… пожалуйста. Мне больно.
Видимо, он не сразу сообразил, что вцепился в мои пальцы словно клещами, а когда понял, резко отдернул руку и отвернулся.
– Я… – теперь его было едва слышно. – Прости меня. Пожалуйста. Я не хотел тебя испугать.
Торопливо поднявшись, я аккуратно задвинула стул.
– Я пойду…
– Останься.
Он стоял, повернувшись ко мне спиной, и я видела, как тяжело вздымаются плечи.
– Я вас расстроила, – сказала я тихо, – вы столько времени на меня тратите, а я… бестолочь.
Винсент медленно повернулся, и я поразилась тому, какой он бледный.
– Ты не бестолочь, Ильса. Но вот это твое «ничего не понимаю» напомнило мне сестру, которую я любил слишком сильно для того, чтобы возненавидеть. Она всегда так говорила. Не понимаю – и все. Вместо того чтобы сидеть и разбираться, до тех пор, пока не станет понятно.