), распалось на три группы:
магнатов – с обширными земельными владениями, иногда целых провинций,
панов – имеющих небольшие участки, и
чиншевиков, сидящих на чужой земле и вносящих за то плату владельцам. Карл XII и Петр Великий хозяйничали в Польше произвольнее даже, нежели у себя дома. Магнаты и паны одни стояли за саса, другие за шведа. Произошли крутые передряги. Многие магнаты потеряли все, что имели, а на их место выросли новые из панов, зато многие паны сделались чиншевиками, а из чиншевиков вышли очень солидные паны. Путаница произошла страшная, и она усилилась в последние годы существования Польши, что называется до nec plus ultra
[107]. Явились паны новой категории – доробковичи (из прислуги магнатов и крестившихся евреев), нажившие per fas et nefas
[108] денежку и под покровительством одной из борющихся партий закупившие земли у разорившихся панов. Эти-то доробковичи составляли настоящую язву шляхетства, которое, хотя и с пренебрежением сторонило[сь] от них, но не имело никакой возможности контролировать их поступки и обуздывать их своеволия. В таком виде Белоруссия перешла под владычество России, и вся шляхта вместе с доробковичами переименовалась в дворян. Земли магнатов большею частью были взяты в казну и вместе с королевскими розданы Екатериною II и Павлом I лицам разных народностей и разных достоинств. Часть панов эмигрировала, а остаток их с доробковичами, число которых еще более увеличилось, составил класс дворян-землевладельцев или помещиков. Чиншевики же превратились в дворян безземельных, которые в то время в домашней жизни ничем уже не отличались от крестьян. И они, и жены их, и дети дома и в будние дни одевались также в зипуны и в лапти, а в праздники только или при посещении города мужчины надевали сапоги и серые чамарки, а женщины – чулки, черевики и платья. Какие не на есть, то роброны века Людовика XIV, то короткорукавые декольте времен революции. Замужние являлись и в чепчиках, большей частью чудной какой-то вавилонской архитектуры. Между собою говорили все они по-белорусски, только каждый хозяин звался пан, хозяйка – пани, сыновья их были паничи, а дочери – паненки. Понятно, что я, как молодой повеса, более прочих наблюдал паненок. Все они хотели говорить по-польски, но это им окончательно не удавалось. Они думали, что белорусское слово, произнесенное в нос с прибавкою звука ж после р сделается польским, и потому «pies siedzi na progu» выговаривали «пенс сендзи на пржогу». Между ними много брюнеток и даже встречаются горбоносенькие. Они пололи в огородах, ходили с граблями на сенокосы и жали в полях, как и крестьянки. Последнюю работу совершали однако же в нитяных или шерстяных перчаточках. Отправляясь, напр[имер], к обедне в ближайший костел, они шли всю дорогу босиком и только подходя к селу или городу, надевали чулки и башмаки и подпоясывались белым коленкоровым передничком. При встрече со знакомыми они низко приседали, и горожане звали их за то panienki fartuszkowe. Хотя они постоянно почти ходили босиком, а все-таки легко было заметить у них haut-pied, тогда как у всех крестьянок без исключения plat-pied