Возвращаясь из экскурсии в Городецкий уезд, в верстах семи или восьми от Витебска, у сельца Лужесно, я был остановлен целою массою народа, столпившегося у корчмы, стоящей при дороге, по обыкновению, возле церкви.
– Что это такое? – спросил я.
– А приехали переворачиваць, – отвечали мне.
«Посмотрим, как это переворачивают», – подумал я и заехал в корчму, оставил в ней лошадь с возчиком, отправился к церкви, пробираясь сквозь густую толпу крестьян и крестьянок, подошел к ней и вот что увидел.
Дверь церкви отперта, на паперти аналой и тут же хлопочут исправник, становой и губернаторский чиновник особых поручений. Все в мундирах, при шпагах и в треуголках. Тут же был и узнавший меня предводитель дворянства Н.О. Энько, но в качестве помещика и не в форме.
В камилавке и епитрахили с причетниками вышел из церкви протоирей, и треуголки и шапки полетели с голов. Началась проповедь на церковно-славянском языке, которую и в десятой части не поняли исправник и его чиновники, а ни бельмеса не смыслили остальные слушатели. Красноречиво, цветисто и восторженно говорил проповедник, и чего он только не наговорил, не собрать всего и в три короба! Вот римская ересь, яко блудница, пляшет под звуки домрей, накрей и сопелей: вот волхвы ее остригли власы, сбрили брады, отметали рясы, иже носил сам Спаситель, и чтобы затереть всякое воспоминание о Нем, перестали складывать персты во святое имя Его! Чудна была проповедь, а еще чуднее окончание ее: «О, вы, агнцы, возвращающиеся на лоно призывающей вас матери вашей церкви, идите одесную; вы же, козлища, остающиеся в смрадных гресех своих, и во власти сатаны и аггелов его, вступайте ошую!»
Чиновники и причетники бросились объяснять мужикам и бабам этот эпилог христианского поучения. Толпа заволновалась и устремилась сперва кто вправо, кто влево, но вскоре все слева, как отраженная волна, отбросились обратно и устремились за правыми. Налево в незначительном отдалении стояли два воза с розгами, а при них несколько полицейских сотских и десятских с блестящими бляхами на фуражках; а одесную – две бочки утешительнейшей сивухи! Проповедь возымела полный успех, и обращение совершилось мирно и полюбовно.
После носился слух, что одна новообращенная старушка так глубоко тронулась проповедью отца протоирея, что, возвращаясь в свою деревню версты за три, не дошла домой, упала где-то у забора и осталась там ночевать. Утром ее нашли мертвою и сильно поврежденною в лице, и кем же – увы, свиньями, пойманными на деле и уличенными в преступлении! Как тогда люди были наивны и недогадливы: про польскую интригу в то время никому и не мерещилось! Случись что-нибудь подобное позже, сколько произошло бы шуму, гаму, арестов и допросов, сколько бумаги было бы исписано, и, главное, сколько рублей, не кредитованных, а настоящих, перепало бы в карманы власть имущих?