В полицейском доме, из жизни которого мы берём большинство примеров, был один секретный арестант, возбуждавший общее удивление и сочувствие. Несмотря на его крайнюю молодость, волосы на его голове были наполовину седые; прошлое его было очень печально, будущее — не лучше. Получая на правах «благородного» гривенник в день, он ел только один чёрный хлеб, да и тот часто убирался от него нетронутым. Случалось, что кто-нибудь из «благородных» арестантов, движимый состраданием, тайком подавал ему сквозь оконце, проделанное в двери, что-нибудь съестное или пачку папирос, убедительно прося не отказаться.
— Нет, зачем же? Я не имею права… это не моё!
И затем на все доводы он отрицательно качал головой, заканчивая беседу всегда одной и той же неизменной фразой.
— Оставьте! Все это — меланхолия, знаете. Вот если бы лимончику кусочек, лимончик, знаете ли спасает…
Ему старались давать «лимончик», который он тут же жадно принимался сосать.
Недели через две он окончательно сошёл с ума и был препровождён в дом умалишённых.
«Бродяжная камера» или общая, в собственном смысле, будучи вместительнее «благородной», следственной и мировой вместе взятых, имеет ту отличительную черту, что её обитатели никогда доподлинно не знают, за что именно они арестованы. В самом деле, стоило спросить любого из «бродяжных» о причине его заарестования, и получался один и тот же ответ.
— А кто его знает, посадили, и все тут!
При ближайшем исследовании оказывалось, что один два года уже как просрочил паспорт и проживал без прописки по разным тёмным питерским закоулкам; другой — писал, писал в волость: «пришлите, дескать, паспорт!», а ответа все нету; третий «потерял», четвёртый — «отдал дяде Пахому, а дядя Пахом, леший его знает, куда сам подевался»; пятого — служивый какой-то обокрал и билет унёс; шестой — просто просрочил, потому что за новый платить надо, а денег «не случилось» — итак далее, всё в том же роде.
Аккуратно каждую ночь «бродяжная» камера подновлялась новой партией «беспаспортных бродяг», арестуемых полиций то в ночлежных домах, то по трактирам Сенной площади, то, наконец, на улицах — просто где-нибудь под забором или на ступенях церковной паперти, где, несмотря на осеннюю слякоть, спит себе бездомный бобыль, свернувшись клубом.
Попадались нередко и бездомные дети, ученики ремесленников, бежавших от хозяев и, за неимением пристанища, явившихся в часть. Эти ждут, пока вытребуют от хозяев их паспорта, или поджидают издалека какого-нибудь родственника, который мог бы их взять на поруки. Имелись здесь и вовсе «именующиеся», т. е. такие беспаспортные, личность которых никем в столице не могла быть удостоверена. Эти ждали своей высылки на родину по этапу.