Степаныч начал сколачивать деньгу ещё на службе.
Он не стесняется рассказывать, что и там мух не ловил и наживал копейку всюду, где только представлялся случай, и к отставке сколотил сот шесть, семь рублей.
С этими деньгами он приехал в Петербург и здесь повёл дело с аккуратностью. Первое время он поступил в услужение к какому-то путейскому майору на маленькое жалованье, а затем уже, поглядевшись и ознакомившись с петербургской жизнью, принялся маклачить-барышничать на Сенной.
Сенная в старые годы была, как известно, самым удобным и безнадзорным местом для всяких тёмных промышленников и маклакам это приходилось вполне на руку.
— Э-х-х, — вспоминал иногда Степаныч, — Сенная в прежнее время была мать-кормилица. Сколько тут кормилось разного народа, и чем, чем только тут не промышляли. Особенно для нашего брата куда как было привольно. Бывало, выйдешь рано утром, а тебя уж ждут: либо сменку кому нужно, либо тёмненький товарец предлагают.
Поосвоившись окончательно с Петербургом, спустя ещё год Степаныч выписал из деревни жену, снял в верхнем этаже Стеклянного коридора боковую квартиру и приютил здесь нескольких фартовых, которые доставляли ему большую выгоду.
— Вот житьё-то было в Вяземском доме, — рассказывал он. — Платил я за боковушку только восемь рублей в месяц, а ночевало у меня постоянно человек тридцать. На нарах укладывалось человек пятнадцать, да под нарами клал столько же. Прописанных, настоящих жильцов было не больше, как человека три-четыре, а то так, кто с паспортом, кто и без паспорта — все ложись. А ребята-то все ловкие, денежные; бывало, как вечер, так четверти три да четыре вина выйдет. И вино-то в то время было дешёвое — за четверть только восемьдесят пять копеек платили. По три копейки за ночлег брали, а выгоднее теперешних пятачков.
Лет через пять Степаныч переменил квартиру и перебрался на Забалканский проспект в лицевой флигель. Но там ему почему-то не понравилось, он взял квартиру над банями и живёт в ней около двадцати лет. В этой квартире он похоронил первую жену и года полтора спустя опять женился.
— Здесь тоже сначала-то хорошо было, — говорил мне Степаныч. — По первому-то разу я здесь платил только двадцать два рубля в месяц, а жильцов-то было не столько, как теперь. Бывало, как выйдешь ночью, да посмотришь, так сердце радуется: и на нарах, и под нарами, и на печке, везде полно. А теперь вот всего тридцать человек и дела-то уж совсем не те. Теперь вот и пустил бы другого, да боишься. Отсидел я за два непрописанных паспорта четыре дня, так теперь уж и слабит. Сидеть-то ещё ничего, а вот как вдруг лишат столицы, так и узнаешь кузькину мать.