Лошадь, например, день ездит, а другой стоит; извозчик же ездит все 365 дней и в праздники должен ещё больше ездить, потому что должен больше привезти выручки…
Питание извозчика заставляет только удивляться прочности и крепости его желудка. Вот мой коллега выпил косушку, облизался селянкой и так благодушно смотрит на меня:
— Ну, стриженый, выпьем что ли ещё баночку?
— Да право я не пью…
— Полно, нынче курица пьёт…
— Коли не пью, не могу, что ж делать!
— А я выпью ещё баночку…
— Пей…
— Эй, услужающий!
Подбежал мальчик-ребёнок, на вид лет 10–11; умненькое личико «парнишки» было бледно, с синими кругами под глазами… Несчастные эти дети в «ученье» на извозчичьих половинах трактиров! Хорошую науку и школу они пройдут, бегая среди этих столов ежедневно с 7 часов утра до 12 часов ночи (семнадцать часов).
— Тащи живо ещё такую! — приказал мой коллега, давая ему косушку.
— А закусить что?
— Хлебца… Мигом!
— Ты у кого работаешь? — завязал я разговор.
Он назвал.
— Хороший хозяин?
— Ни-че-го. Наш-то ещё ни-че-го, у других куда хуже.
— А что?
— Да вон С — ъ, тот вечером хлеб запирает, у него, вишь, 80 рабочих, так много хлеба идёт…
— Как запирает?
— Как, как?! Что ты маленький, что ли! Замком запирает.
После я узнал, в чём дело.
Извозчики живут у хозяев на их харчах, получая 8 руб. в месяц жалованья и, конечно, квартиру, т. е. право ткнуться после езды где-нибудь «соснуть». Харчи состоят из щей или похлёбки, получаемой извозчиками утром перед выездом; затем, возвращаясь ночью, некоторые находят хлеб «незапертым» и закусывают краюхой на сон грядущий, большинство же хозяев запирают хлеб, и извозчики должны ложиться голодными. Это их больше всего обижает! Они не претендуют на то, что им не полагается ни кроватей, ни белья, ни ящика для вещей (и вещей-то у них никаких нет), ни отдыха или смены, а вот «хлеб запирают» — это обидно!
— У вашего сколько закладок? — начал опять я прервавшейся было разговор.
— Сорок залишком[54].
— А ночных?
— Десяток. Да ты что любопытствуешь? Поездишь — сам узнаешь.
После второй косушки коллега мой стал совсем неразговорчив; и без того не красноречивый, он стал говорить с такими «прибавлениями», от которых хоть уши затыкай.
— Пора ехать, — поднялся я.
— А чаю что ж ты, так и не пил?
— Не хочется.
— Не-хо-чет-ся! — передразнил он. — Уж ты и извозчик, одно слово, мораль одна!
— Ладно, не ругайся, я за все заплачу здесь.
— За все?! Да ведь ты ничего не пил, не ел.
— Сочтёмся…
— Ой, что-то ты извозчик сомнительный какой-то: и стриженный, и руки не как у всех…
— Да много ли я езжу?
— Слышь, стриженный! Не моги! Ежели ты свару устроишь, не быть тебе живому!