Мне хотелось навести разговор на быт самих кучеров и лихачей, что скоро и удалось. Красавец-кучер с бородой до пояса и широчайшей спиной оказался словоохотливым:
— Что за жисть у купца!.. Я живал… Не стоит… Вот у моего барина так жисть!.. Я почитай каждый день то рессору чиню, то лошадь кую (общий хохот). Овса положения нет, у меня три куля в неделю на пару идёт (громкий смех). Лошадей убирает конюх, моё дело только на козлах сидеть и 30 рублёв в месяц, окромя харчей и подарков…
— Ты поди сам бы барину 30 рублей в месяц дал, — заметил сосед.
— И 50 дал бы… Да что 50, намедни развинтил рессору у ландо, — говорю, — сломалась… Велел отправить к мастеру, а я мастеру красненькую в зубы и счёт от него на 118 рублей. Это куме значит на зубок! (общий хохот).
Позади «Аркадии» несколько портерных лавок; я пригласил ближайшего лихача пару пива выпить; хочу, говорю, угостить… Пошли… Лихач оказался хозяйский сын; сам ездит на резине, а сорок закладок у работников… Сели… Я собеседнику говорю «вы», а он «тыкает»… Все же меж нами дистанция огромного размера: у него сорок ведь таких желтоглазых…
— Вы с кем же здесь в «Аркадии»?
— У меня постоянная «штучка»… А важная штучка!.. Четыре комнаты одна занимает, триста рублей за фатеру платить, без стирки белья; за это отдельно… Одевается бестия, что твоя графиня аль анаральша… и кавалеров марьяжит — за моё почтение… По красненькой мне на чай только приходится, а то и четвертной билет!
— Неужели каждый вечер»?
— Ну, не кажинный, положим! Случается день, два я даром провозишь, бывает, что и ей пятёрку ещё дашь, в долг значит, да это наплевать…
— А езды много?
— К девяти вечера подам, доставлю в сад, отсюда в «Донону[106]», «Пивато[107]» или к татарам и после к ней…
— И давно вы с ней ездите?
— Третье лето.
В «Аркадии» начался разъезд. Мы побежали к лошадям.
Посыльные сновали среди экипажей, выкликая фамилии или называя местности: «одиночка от Банковского моста», «ландо из Зимина переулка[108]», «кучер Илья», «коляска такого-то»… Кучера зашевелились, стали приводиться в порядок. Солнышко показалось на горизонте. Из подъезда «Аркадии» потянулись вереницы публики к пароходной пристани, к вагонам конки и по дачным линиям. Мне тронуться с места было нельзя, потому что все проезды к первой линии заняты «охранителями» и порожний извозчик думать не смеет показаться вблизи публики. Около часа продолжался разъезд, и затем линия опустела. Ушёл последний пароход, последняя конка, только изредка попадался запоздалый посетитель. Ушли полицейские наряды и для извозчиков теперь свобода: поезжай куда хочешь, только седоков больше нет… Мне-то это, конечно, все равно, но профессиональный извозчик в положении критическом: пока были седоки — нельзя подъехать; теперь подъехать можно — сажать некого!.. Я шагом поплёлся к Каменноостровскому проспекту. Совсем уже было светло, как днём. Расходилась и разъезжалась «кабинетная» публика, то есть закутившиеся компании и освободившиеся официанты. Последние тоже группировались в компании и тоже со своими девицами. Омерзительную картину представал из себя теперь Каменноостровский проспект. К городу потянулась пьяная, безобразная публика, из города тащились вереницей пахучие бочки