Публика чувствует себя здесь полными хозяевами переулка, не признающими ни малейшего вмешательства в их дела, быт и условия жизни. Это не только их родина, отечество, но майоратное владение, дешёвый надел. А сама публика? Половина босые или в опорках, все без «головных уборов», в рубашках и шароварах с большими изъянами. Все под хмелем или в большом хмелю. Сидят, стоят, лежат, ходят, гуляют группами или парами, кто как хочет и где хочет. По рукам ходят косушки и полштофы. Бабы с корзинами выстроились вдоль панели и продают ягоды, апельсины, яйца, печёнку, пироги, рубец. Каково качество всех этих продуктов можно судить по тому, что «товара» дороже 3–4 копеек нет.
Егорушка со всеми раскланивался, всех он знал по имени отчеству. С особенным почтением поклонился он высокому старику Николаевских времён с щетинистыми усами, орлиными глазами и величавой осанкой. Старик стоял, облокотившись на створную дверь трактира и жевал губами. Он только что выпил и закусывал.
— Нашему мажору, почтение.
— Здоров. За мной?
— Нет, куда там? Ты ведь «почёт» особенный!
«Мажор» этот — тот самый, который в процессиях идёт впереди с жезлом и всю дорогу делает взмахи, ударяя жезлом об землю. Он один на весь Петербург и славится своим величием. Ему платится рубль, т. е. на 45 копеек дороже простых факельщиков.
— Второй день без дела, — сумрачно произнёс «мажор». — А это кто? — указал он на меня.
— Человек без места, просится в «траурщики».
Факельщики в своём кругу называются траурщиками. Мы пошли дальше. Группы народа стояли по обе стороны переулка. Миновав трактир и первые два дома, Егор свернул во двор дома Пирогова. Едва мы вошли в ворота, как в нос ударил букет. Кучи мусора, отбросы, нигде не видно следов ремонта, и запущено с незапамятных времён. Убожество гармонировало с публикой, бродившей по двору и состоявшей из каких-то человеческих скелетов с истлевших лохмотьях.
— Ну, Егорка, — окликнула нас какая-то женщина земляного цвета лица, в больничном халате и, по-видимому, совсем пьяная, — кого хоронишь?
— Тебя! — огрызнулся мой покровитель.
— Врёшь, меня, небось, не будешь хоронить.
Дружный смех толпы встретил эту остроту.
По узкой лестнице мы поднялись в третий этаж одного из многочисленных надворных флигелей, носящего название «кадетский».
Егор привычной рукой распахнул дверь и прошёл вперёд.
— Здорово, братцы! — произнёс он.
— Полно, ты говори не «здорово», «холера вас возьми», — откликнулся кто-то. — Ведь коли все здоровы будут, нам жрать нечего станет. Наше дело покойницкое. Вот «с покойником» хорошим можешь поздравить нас! Это так!