И руки у меня тут опустились.
Постояла я, на аспида глядя и грустно и растерянно, затем тихо ответила:
— Не нужно лешего звать. Не нужно…
Аспид посмотрел непонятливо-недоуменно, да и спросил:
— От чего так?
Я на аспидушку поглядела, протянула ладонь, за руку его взяла, да и топнула по земле, тропу заповедную открывая.
Вышли на скалистом берегу, в шаге от моих владений, и то риск был большой, знала я это, но что в лесу скажу, то леший завсегда услышать может, а я того не хотела.
Махнула рукой приветливо водяному, показавшемуся в стремительном течении реки, отпустила ладонь чешуйчатую аспида и, присев на крутом бережку, тихо объяснила:
— Так уж в Заповедных лесах повелось, что леший и ведунья рука об руку действуют, да оба своим мирам принадлежат лишь частично, лесу — тоже частично, а вот себе обоим… полностью.
Аедан слушал внимательно, но рядом не сел, стоять остался.
Может и к лучшему, такое-то не скажешь, в глаза собеседнику глядя. И я, взирая на стремнину, так же тихо добавила:
— Леший да лесная ведунья не просто пара, они друг другу и друзья верные, и соратники надёжные, и… супруги, Лесной Силушкой обручённые.
— Любовники, — зло усмехнулся аспид.
Глянула на него укоризненно, и поправила:
— Любящие.
Помолчав, добавила:
— Понимающие друг друга с полуслова. Доверяющие. Знающие. Ценящие. Уважающие. Да есть одно «но» — в этой паре леший сильнее любит. Леший — защитник. Леший бережёт. Леший заботится. Оно знаешь как, аспидушка, иной мужик к бабе больной своей и не подойдёт, а вот леший и не отойдёт. Он рядом будет завсегда. На него и положиться, и опереться можно. Он и роды примет, и хворую лечить будет, и увечную не бросит, а коли сможет — на себя все увечья примет, собой расплатится.
Вздохнула, и сообщила совсем едва слышно:
— Ко мне мой леший увечным пришёл. Умирать он ко мне пришёл, аспидушка. А теперь сопоставь, с тем, что уж сказала, и сделай выводы.
Медленно Аедан рядом на скалистый выступ опустился, тихо спросил:
— В верности его сомневаешься?
Резко голову повернув, взглянула я с гневом нескрываемым, да с желанием стукнуть чем-нибудь да поувесистее!
— За него я боюсь, аспид! — воскликнула раздражённо. — За него, понимаешь? Она-то уже мёртвая, ей всё равно, а он живой! Всего себя ей отдал, до капли последней, а всё равно живой, и ненавидит он себя за то, что сам жив остался, а её не уберёг! А знаешь как это тяжело, жить, и ненавидеть себя за каждый прожитый день?
И я отвернулась, вновь на реку уставившись.
Потом сказала тихо:
— А знаешь, я не хочу, чтобы ты знал. Не хочу, чтобы узнал. Ведь сама знаю, каково это, и не хочу, чтобы тебе было так же больно.