… В моем распоряжении было семь часов. Это вместе с дорогой от дома до вокзала.
В купе, кроме нас с Федором Николаевичем, никого не было. И мы разговорились. Первое время о делах — ни слова, знакомились.
— Домой, — с растяжкой сказал Белоконь, наблюдая, как медленно проплывает мимо окна пригород с его небольшими, одноэтажными домиками, окна которых были перечеркнуты полосками бумаги; с многочисленными корпусами длинных, приземистых заводов и мастерских; с обилием дорог и железнодорожных веток — подъездных путей. Кое-где в садах стояли зенитки, накрытые маскировочными сетями. Раза два где-то в глубине мелькнули длинноухие установки «звукачей», которые старательно прослушивали столичное небо.
— Возвращаюсь в Донбасс — всегда волнуюсь, — продолжал Белоконь смотреть в окно. — Чувство Родины — удивительное чувство… Стоит подумать о минувшем или о будущем, и вмиг всего тебя охватывает трепет. Потомственный шахтер! — постучал он себя в грудь пальцем. — Вот так! С самим Никитой Изотовым соревновался. И не без успеха. — Федор Николаевич гордился своим прошлым. Стремительным движением левой руки прочесал колючий «ежик» на голове. Заискрились озорно глаза. — Был бригадиром. Но вот сбежал начальник, бывший штейгер, по фамилии Бергман, меня и назначили вместо него. Красным директором. Выдвиженец. Ни черта у меня вначале на этой должности не получалось. Грамотешки не хватало. Главный инженер — из бывших спецов. Прямо издевался надо мной. Принесет маркшейдерский план и говорит: «Уважаемый товарищ красный директор, проверьте мои расчеты». А сам ехидно улыбается в кошачьи усы. Злюсь, нутром чувствую, что контра, а доказать не могу. И пошло у нас одно несчастье за другим: то пласт потеряем, то людей привалит, то газ пойдет. Однажды он мне приносит план разработки новых полей. Говорю: «Оставьте». Он ушел, а я с тем планом — к старикам. На каждой шахте есть такие деды, которые пласт на семь верст в породе видят. Один из них говорит: «Что-то, Николаич, твой старшой нас на старые выработки выводит. Новый-то горизонт старых штолен коснется. А они, наверняка, по венчик водою залиты. Чуть тронешь — и беды не оберешься». Вечером — я на соседнюю шахту к знакомому инженеру. «Так и так, поясните…» Но он, по всему, пожалел коллегу, не рассказал о его подлом замысле. Но книг дал — охапку. Я их недели за две-три запоем… Затем вызываю главного: «Вениамин Игоревич, вы не разобрались в геологии, бремсберг надо проходить метров на двести левее». А у него от моих слов — глаза на лоб. И сорвался. «В девятьсот одиннадцатом там были выработки, геология нормальная». Я тогда его за грудки: «Контра! Те выработки выше наших полей и полные воды. Решил всех затопить! Садись, — говорю, — такой-сякой, делай новый план». Приставил к нему двух хлопцев понадежнее… Партизанщина! — сделал вдруг Белоконь неожиданный вывод из своего эмоционального рассказа. — Но понял я это далеко не сразу. Рабфак закончил, политехнический институт, секретарем горкома стал… Вот на какие версты жизнь растянула учебу.