— Под чьим флагом мы пойдём? — спросил я.
Этот вопрос интересовал меня больше всего.
— Трирских колоний, — ошарашил меня капитан. — Моя красотка «Нэлли» приписана к Гондокоро, что в Анклаве.[7]
Вот уж воистину ирония судьбы, ничего не скажешь. Из-под трирского урба угодить на палубу парохода с портом приписки в колониях того же королевства. Правда, у Трира есть одно неоспоримое преимущество — он до сих пор формально числится нейтральной страной, а значит, у нас куда меньше шансов получить залп береговых батарей даже в розалийских или альбийских колониях. Отличный выбор, если разобраться, ведь границы чужих владений нам точно придётся пересекать, и возможно не один раз.
— Каюта на «Нэлли» только у меня, — твёрдо заявил капитан, — остальные спят в общем кубрике. Там уже повесили гамаки для вас. Матрацами тоже поделюсь — запасец есть кое-какой. А вот остальное — ваше. На харч отдельный сбор будет, если желаете есть не то же, что матросы. И на палубе спать — не сметь!
Правила были простыми и понятными. Поначалу казалось, что соблюдать их будет не слишком сложно. Но когда всё шло так, как нам хочется.
Первым делом я понял, почему капитан отдельно запретил спать на палубе. Конечно же, там было бы намного комфортнее, чем в душном, провонявшем потом и давно немытыми телами общем кубрике. Где висят наши гамаки, понять оказалось несложно — под ними не валялись ничьи вещи. Я считал, что за годы войны привык ко многому, и меня уже ничему не проймёшь. Оказалось, ошибался. Даже после траншейного ада, в котором мы гнили месяцами, в грязи, поливаемые дождём, а снег и морозы воспринимая едва ли не как милость святых, одна мысль о том, что придётся ночевать в этом кубрике приводила в уныние. Хотя, наверное, вернувшись в траншеи где-нибудь под Недревом или ещё где, замерзая и стуча зубами от сырости, я с теплотой буду вспоминать путешествие на «Нэлли». Есть такое свойство у человеческой памяти: нынешний момент, когда претерпеваешь очередные мучения, кажется чем-то бесконечно худшим в сравнении с тем, что уже удалось пережить.
Мы побросали вещи под гамаками и поспешили вернуться на палубу. Как раз на борт поднимались последние матросы — веселиться в военном лагере было особо негде, и ночевать они предпочитали на пароходе. Как только капитан удостоверился, что вся команда в сборе, он поднял сигнал к отплытию.
— Солнце садится, — заметил Кукарача, — мы пойдём в темноте?
— Тут не море, — ответил капитан своей любимой присказкой, — рифов нет. Выйдем на фарватер и пойдём потихоньку.
Он вёл пароход, уверенно направляя его между более крупных судов. Хотя уверен, мелкие рыбачьи лодки, возвращающиеся с промысла, доставляли ему больше хлопот, нежели здоровенные баржи. Последние он обходил как стоячих, подавая сигналы свистком. А вот юркие лодки и баркасы то и дело выныривали буквально из-под носа «Нэлли», заставляя капитана отчаянно ругаться.