Ну, и так далее. И много ещё чего Шестак тогда наговорил, солнце начало садиться, пришёл Музафар и спрашивал, всё ли у них в порядке, Шестак ответил, что почти, Музафар заулыбался и ушёл. Солнце стало садиться всё ниже, и сразу стало легче дышать, а то жара до этого стояла просто несносная. Шестак начал рассказывать, какое здесь, у персиян, вино, какие бабы и какой табак, какой товар дёшев, какой дорог. Маркел слушал, а уши не слушали, уши так и ждали, вдруг раздастся топот, а за кустами что-нибудь мелькнёт, кони заржут…
Ну и так далее. Но ничего пока что слышно не было, кроме Шестаковой трескотни. Маркел сидел, помалкивал и с очень большой досадой думал, что не глянулся ему этот Шестак, ох как не глянулся! Торопливый, наглый как блоха! А какой от блохи толк? Только весь расчешешься, а дело как стояло на месте, так и будет стоять дальше! Поэтому даже никак нельзя понять, чем этот трескун людей берёт, за что его персияне чествуют, почему его обратно к нам не гонят, а наши почему так к нему и лезут как мухи?! И вдруг…
Раздался очень громкий рёв! Маркел не удержался и вскочил. Ну ещё бы! Ведь точно так ревел слон, когда он ему снился! А теперь ревело наяву и не так уже и далеко – на другой стороне поля, за кустами. И там ещё что-то посверкивало за листвой, слышался топот, лязгало железо. Маркел повернулся и спросил, что это значит. Шестак сказал, что это Амиркуня-князь приехал.
И почти сразу так оно и оказалось – из-за кустов выехал богатый персиянин на белом коне. Конь под персиянином был как огонь, что говорится, так и гарцевал, подскакивал. Коня вёл под уздцы оруженосец (курчий), а за конём (и персиянином) ехали ещё с полсотни конных персиян, так называемых гулямов, все они были в кольчугах, с копьями, а один из них громко дудел в трубу. Труба была длиннющая, толстенная и ревела очень громко.
А после она перестала реветь, и все гулямы остановились, а дальше поехал только один князь. Он был одет очень богато: на нём был малиновый бархатный плащ, чалма была из тончайшего ослепительно-белого муслина, а сапоги парчовые, стремена золочёные…
Ну и так далее. Вот какой был из себя тот Амиркуня-князь, первый придворный есаул, как после узнал Маркел. А тогда Шестак просто махнул рукой Маркелу, и они вдвоём вышли из табора, пошли по полю. Там, на полдороге до кустов, стоял княжий курчий и держал лошадь под уздцы, а сам князь Амиркуня продолжал сидеть в седле. Маркел и Шестак подошли к ним и остановились. Амиркуня посмотрел на них сверху вниз и усмехнулся. Маркел повернулся к Шестаку и велел: