И не скрываются ли за благими посулами пришлых безбожников помыслы против веры православной, самодержавия, устоя государственного?
Ведь все говорило о том, что найденный на краю ледовой пустоши человек из экипажа судна-ледокола… какие бы он оговорки ни допускал. А не являются ли его откровения истинными намерениями пришельцев из грядущих годин?
* * *
Дождь унялся, лишь каплю сорвет.
Проседая по обода в дорожную слякоть, телега и не понукаемая лошадка медленно тащились по Тихвинскому тракту, где-то на подходе к мостку через речку Волхов.
Будто бы дремавший возница, поравнявшись, разглядев, все ж окликнул промокшего путника:
– Кудысь путь держишь, святой отец?
– В столицу.
– Далече собрался. Седай, подвезу малость до плеча у Чудово. Верст двенадцать. А там звыняй, не по пути.
Буркнув благодарность, грузный, в потяжелевшей промокшей одежде – грубой поношенной рясе, бородатый путник на удивление легко запрыгнул на телегу, примостив рядом с собой вещевой тощий мешок, стряхнув влагу с головного убора и бороды.
Сигизмунд Александрович Леваневский еще не знал, как ему поступить по прибытию в Санкт-Петербург. Подмывало явиться в родной дом, предстать перед родителями… но что он им скажет?
«Эх, хотя бы со стороны поглядеть, а став на ноги, непременно помочь! Помогать… хотя бы тайно! А идти… Идти, пожалуй, надо сразу к товарищам».
Кое-какие адреса социал-демократов он помнил.
«Вот только поверят ли? Сразу все рассказывать ни в коем случае нельзя. Сначала показать себя, зарекомендовать». От того, скольких ошибок можно было избежать, захватывало дух.
А еще в глубине души порывало сразу податься в авиацию – ведь его знания по самолетостроению воистину революционны!
А революция в империи и без него произойдет.
В дыхании Тихого океана, как и в дыхании любого другого океана, ощущаешь запах водорослей, рыбьей чешуи… и свежих ветров, что вздымают белые барашки, омывая прибрежные рифы и упрямые обводы кораблей. А еще тех ветров, что приносят позабытые скрипы такелажа давно ушедших на закат парусников Магеллана, Дежнева, Беринга и других…
Ледокол входил в пролив. Справа темнел остров Ратманова, слева дымкой виднелась земля Чукотки. Впереди уже белели не только отдельные льдины, а километровые поля.
А позади оставался Тихий океан, прощаясь безветрием, прощая спокойной водой, печалясь туманом.
Поднялись наверх, на мостик.
Оглядываясь, Вадим Валерьевич говорил с неуловимой иронией и притаившейся грустью:
– Знаешь… а нам после «Пика» можно звездочку на борту рисовать, как летуны в Отечественную за сбитые.