Сьюзен знала, что будет скучать по ним так же, как и по семейству Карслейков.
Хотя Амелия никогда еще не бывала в столовой для слуг, она моментально освоилась, сплетничала с ними о местных жителях и слушала всякие истории о старом графе. Сьюзен с удовольствием отметила, что истории более или менее приличные, хотя оберегать нравственность Амелии, кажется, не было никакой необходимости. Девушки, выросшие в сельской местности, не были наивными.
При этом воспоминании сладко защемило сердце. Потом Амелии пришло время уходить. Сьюзен проводила ее до главного входа и, только прощаясь, вспомнила и спросила:
— Ты, кажется, сказала, что у тебя был повод, чтобы прийти сюда?
— Ох, совсем забыла! — Амелия покопалась в кармане и протянула ей слегка помятое письмо. — Оно адресовано тебе. Мы подумали, что это от леди Бел. Интересно, она уже добралась до Австралии?
— Сомневаюсь. Прошло всего три месяца. — Сьюзен взяла письмо. Действительно, адресовано ей, но без указания отправителя. — Зачем бы ей понадобилось писать мне?
— Ты ее дочь.
— Всю мою жизнь она игнорировала этот факт.
Сьюзен вдруг осознала, что не знает, как выглядит почерк матери. С какой же стати теперь она написала ей письмо?
Конверт был сильно потрепан, так что не было возможности разобрать, откуда письмо отправлено. Видно было, что оно пришло из другой страны, а кто еще мог написать ей из-за границы?
Преодолевая растущее волнение, Сьюзен взломала печать на конверте.
Возможно, это сообщение о смерти кого-нибудь из родителей.
В конверте находились три страницы рукописного текста и запечатанное вложение. В конце стояла подпись: «Леди Бел».
Не «мама», нет. Неужели по прошествии стольких лет она все еще лелеет надежду, что леди Бел станет похожа на тетушку Мириам?
Леди Бел. Жива-здорова. И несомненно, ей что-то нужно.
Сьюзен развернула первую страницу. Почерк леди Бел нельзя было назвать изящным: размашистый, небрежный, с сильным наклоном в правую сторону и большими петлями. Бумагу она явно не экономила, и почтовые расходы ее не волновали, что было для нее весьма характерно.
— Что она пишет? — спросила Амелия, наклонясь к ней. — Боже мой! Ну и каракули!
— В этом вся леди Бел, — сдержанно заметила Сьюзен. — «Дорогая моя дочь, — начала она читать и не удержалась, скорчила гримасу. — Я знаю, что слово „дорогая“ не принято между нами, но как же еще можно начать письмо?»
Сьюзен рассмеялась. Что правда, то правда: леди Бел никогда не скрывала своих чувств, вернее, их отсутствия и не искала оправданий. Сьюзен в какой-то степени даже восхищала эта ее манера.