— Слушайте, — подключился Саша, тоже получивший качественное образование, — ну не стоит такое внимание уделять Нобелевке по литературе. Всем же известно, до чего эта премия предвзята. Они выдают премии под давлением правительств разных стран, по политическим и географическим мотивам. Бо̀льшая часть получивших — авторы из Скандинавы или ближайших стран Европы. Как только начинают всплывать возмущения, дескать, беспристрастью тут и не пахнет, они сразу дают кому-то другому. Например, нигерийцу в восемьдесят шестом или автору из Египта в восемьдесят восьмом. Так же было и с появлением СССР. Сначала они упорно давали эмигрантам — Бунину, Пастернаку.
— Ой, вот здесь тоже могу повозмущаться! — согласился Борис.
— Так а что возмущаться, если оценивалась не литературная составляющая, не вклад в культуру, а сам факт изгнания? Но после возмущений — Сартр даже отказался принимать премию из-за предвзятости комитета! — сразу дали Шолохову. Советский до мозга костей человек.
— Да, молодой человек, да! — Борис распалялся все больше, кивал как китайский болванчик, и подливал себе еще пунша. Создавалось ощущение, что он наконец-то нашел себе идеальных собеседников. Почему таковыми оказались мы с Александром — ума не приложу. Он-то ладно, с журфаком за плечами, а я что? Экономист. Какое же у него окружение, коли больше поговорить не с кем?
— А что вы скажете о Маркесе, уважаемый? — с искренним любопытством обратился Борис к Сашке. Ко мне он уже потерял интерес. Да, права была Жанна, не стоило поддерживать литературные темы, видно, что для учителя это болезненно. — Тоже Нобелевский лауреат.
— Я не читал, — с явственно читаемым на лице стыдом признался Александр. — Но на журфаке мы проходили. Ему дали премию за подтекст. Угнетение капиталистическими странами слабых, более отсталых в развитии стран. Он же латиноамериканец.
— Колумбиец, да, — кивнул Борис. — Но вы почитайте само произведение — «Сто лет одиночества». Я вас уверяю, что в нем нет никаких глобальных подтекстов. Пошлость ради пошлости.
Борис продолжал поносить Маркеса, а я вспомнила, как когда-то давно пыталась читать «Сто лет одиночества». Инцесты, педофилия, герой, вожделеющий собственную мать… М-да. Я отложила книгу, так и не дочитав, и никогда к ней больше не возвращалась. Понимаю, что это магический реализм — жанр на стыке реализма и мифологии, но ведь герои сами стыдились своего родства и боялись, что у них появятся хвостатые дети, а мать обманула сына, прислав вместо себя другую девушку, поэтому они воспринимаются обычными людьми. Так что Борис в чем-то прав. Нельзя оправдывать глубокими смыслами (зачастую надуманными, ведь, как говорят, красота в глазах смотрящего, а ценность произведения, стало быть, в глазах читающего) некультурное чтиво. Я читала многие гениальные произведения, и почему-то «Герой нашего времени», к примеру, не вызывает желания поскорее помыться, как будто тебя окунули в грязь и нечистоты. А еще мне вспомнилась серия «Южного парка», американского анимационного сериала, в которой школьники специально написали отвратительную, пошлую, вульгарную книгу — мерзкую донельзя, чтобы читателей тошнило на каждой странице, однако литературные критики признали ее вершиной современного искусства и не могли поверить, что авторы не закладывали никакого грандиозного подтекста. Невзирая на то, что сам сериал весьма спорный, данную серию считаю почти гениальной. Ведь сколько тысячелетий люди поклоняются тому, чему не следует поклоняться, вкладывая смыслы, которые не нужно было вкладывать и которые даже не задумывались самими авторами. Можно провести параллель между любовью к искусству и любовью к человеку. Часто мы обожаем какой-то придуманный образ, который имеет весьма опосредованное отношение к оригиналу. Впрочем, то же самое мы можем сказать и про желание самореализации, жажду известности и работу мечты. Я вот тоже боготворю сыщицкую стезю. Может, зря? А Саша всегда хотел быть журналистом, но сейчас уже я не заметила в нем энтузиазма и любви к своей профессии. Людям просто хочется во что-то верить, что-то превозносить, любить и надеяться, что оно принесет нам счастье…