— подарок отца на одиннадцатилетние — он был оружием, и оружием по-своему грозным, способным исторгнуть из себя в долю мгновения двадцать тысяч вольт — достаточно, чтоб испарить любого противника, будь тот облачен хоть в тяжелую стальную кирасу. Но, увы, однозарядный.
Пожалуй, хорошо, что он позабыл про него во время бегства. Да, был бы соблазн полоснуть по чертовым еретикам, полоснуть широко, от бедра, не целясь, превращая первые ряды в шипящую на снегу золу, обернутую тлеющими тряпками, но… Гримберт закусил губу, вернув оружие на пояс. Вздумай он использовать лайтер, потратил бы свой единственный шанс на спасение и не добрался бы до чащи.
Гримберт вздохнул. Больше никаких вещей при нем не имелось. Он не имел привычки обвязывать гамбезон портупеями со всяким барахлом — в тесной бронекапсуле «Убийцы» и так было не повернуться. Да и кому придет в голову таскать на шее никчемный хлам, когда под рукой всегда есть рыцарский доспех?..
Дьявол. Он торопливо растер лицо, пытаясь вернуть кровоснабжение, но едва не зашипел от боли, потревожив бесчисленные царапины и ссадины, которыми наградил его Сальбертранский лес. Оставаться нельзя. Если он останется здесь, ожидая помощи, то попросту замерзнет, быть может, еще до того, как в небе забрезжит рассвет. Надо идти. Выбрать примерный курс и двигаться, двигаться, двигаться… Да, это неизбежно сожжет калории из его небогатого запаса сил, но, по крайней мере, не позволит околеть в ближайшие же часы.
Поправляя ботфорты, Гримберт представил себя, лежащего лицом в снегу. Холодного, неподвижного, с глазами похожими на мраморные бусины, с сизым языком, примерзшим к губам. Дьявольская получилась картинка и крайне паршивая. Нелепая смерть для рыцаря.
Не все рыцари на его памяти уходили в мир иной так, как подобает им по сану. Бывали и такие, что оканчивали свои дни вполне нелепым образом, так что церковному информаторию, описывающему их кончину, приходилось использовать многочисленные метафоры, эвфемизмы и иносказания, подчас весьма сложные для понимания. Едва ли это придавало им посмертной доблести, но, может, позволяло по крайней мере не сделаться посмешищем для прочих.
Мессир Бавдовин, барон де Севирак. Оказался столь недальновиден, что, обнаружив на поле боя неразорвавшийся лангобардский снаряд, попытался разрезать его в собственном замке, используя для этого только пилу да Божью матерь, призванную им в заступницы. Даже оруженосцы толком не знали, что именно барон де Севирак рассчитывал найти в сердцевине снаряда. Не то драгоценный иридий, который, по слухам, некоторые варвары использовали для сердечников, не то и вовсе какую-то таинственную алхимическую технологию для трансмутации свинца в благородные металлы… Как бы то ни было, дело кончилось для него скверно. Снаряд оказался зажигательным, а Божья матерь не посчитала нужным хранить жизнь, как выразился епископ Альби на заупокойной службе, самым скудоумным своим детям. Барон де Севирак сгорел дотла вместе со всем своим замком и подворьем.