Это основополагающее различие, потому что оно пробуждает в нас интерес к творению: когда я вижу радугу или движение планет, я вижу знак чего-то большего, чем то, что доступно моему взгляду, знак того, что стоит за ними. Это не пантеизм, где все без различия соединяется в Божественном, но Божественное, которое порождает творение. И тогда интерес к творению предполагает интерес к частице Божественного, заложенной в творении. Потому что Божественные лучи «все проницают славой».
Но прекраснее всего здесь третий стих: «Где — большее, где — меньшее сиянье». Божественная слава распределяется не равномерно и однообразно, везде в одинаковой степени, но Божественное сияние «где — большее, где — меньшее». В основе нашей реальности лежит структура, порядок, но она не одинакова в каждой своей точке и поэтому таит в себе богатство и гармонию, которые нам предстоит для себя открыть: поневоле задумываешься, где их больше, а где меньше. Соответственно, наша реальность желанна Богу. Каждая ее частица наделена красотой и смыслом, поскольку в своем своеобразии отсылает к чему-то большему.
Первая терцина «Рая» всегда была мне дорога, потому что возможно, что в этой идее в зачаточном состоянии заложен принцип всех исследований каждого отдельного творения, каждого отдельного закона природы.
Нембрини: То, что мы сейчас сказали о наблюдении и рассуждении, в корне подрывает идею о приоритете интеллекта и объясняет, как можно постичь жизнь, не получив школьных знаний: существует понимание реальности, не обязательно связанное с рассуждениями или на них основанное, это вопрос позиции.
Так может быть, мы не ошиблись, приняв за отправную точку нашего прочтения «Божественной комедии» ее зрительную сторону: «Комедия» начинается с невозможности видеть (с «сумрачного леса») и потом постепенно наполняется светом. Но помимо того, что «Комедия» наполняется светом, меняется человеческий глаз, и здесь мы возвращаемся к песни тридцать третьей «Рая». Во мне есть что-то, что определяет мои отношения с реальностью, решает, доверять ли мне больше предубеждениям или же самой реальности, — моя свобода. Мне кажется, что эта вера в реальность, ощущение того, что в мире существует порядок и поэтому любая его частица достойна любви, и является источником науки.
Как ты сказал, Данте утверждает, что в мире существует порядок, и мне кажется, что, только соглашаясь с этой мыслью, можно заниматься наукой. Иначе зачем мне исследовать реальность, если за ней ничего не стоит? Эту позицию господствующего релятивизма, согласно которой все безразлично, ничто на самом деле не имеет смысла, осудил и Бенедикт XVI. Такой скептицизм убивает наших детей, молодое поколение, для которого реальность не представляет ценности, а уж тем более не является предметом познания. Ты же подчеркиваешь, что Данте, как и вся средневековая культура, принимает за отправную точку предустановленный порядок и познает его благодаря любви к нему; или, может быть, познавая этот порядок, он начинает еще больше любить реальность. Возможно, верно и то, и другое: этот порядок позволяет Данте выработать позицию, с которой он может его изучать, но изучает он его любя, а раз он его любит, то и воспевает его, занимаясь одновременно богословием, поэзией, физикой, астрофизикой.