— Мудришь ты что-то.
— Ты посмотри свои планы! Люди жить хотят! Так почему же ваша заводская организация отгораживается от молодежи, почему в этих бумагах, которые тобой завладели, такое щемящее убожество чувств, раздумий и мыслей: или у тебя бумаги существуют для бумаг, а жизнь — пускай она течет сама по себе, такая, какая она есть? Ты только посмотри — из месяца в месяц в плане пять пунктов: одно общезаводское собрание или актив, три комитета, причем повестки дня всюду сухие, стандартные, как правило, производственные, и одно мероприятие.
Павел вдруг с неприязнью подумал об Игоре, что он очень чистоплотен. Даже серый гражданский костюм на нем сидит, как военный мундир. Но когда Игорь поворачивался, Павел видел у него мальчишеский затылок со смешной косичкой волос, спускающейся на шею.
— Что ж, ты полагаешь, можно еще запланировать? — вдруг спросил Куренков Игоря, и в голосе его прозвучало: «А ты сам-то много ли знаешь, много ли умеешь?»
Но подсказывать Игорь не стал.
— Давай сделаем так: ты подумай сам, а потом позвони в горком, и уж тогда посоветуемся. Ведь ты организацию знаешь лучше, что и как делать — понимаешь. Вот и не будь иждивенцем.
— Не быть иждивенцем? Хм… Постараюсь, — сказал он.
— Мне кажется, у тебя много эгоизма, равнодушия, — медленно заговорил Игорь, — вот он и мешает тебе. Раньше я не замечал этого в тебе.
— Эгоизма? — голос Павла дрогнул. — Ну ты осторожней со словами, Игорь.
— А я и так осторожен. Чего ты кипятишься? Вспомни, сколько раз ты обманывал людей обещаниями. — Игорь стал приводить примеры такие, как с воскресником. — Если бы ты не был эгоистом, пусть строители не твои, разве ты смог бы ни разу не зайти в это самое двадцатое общежитие, хотя уже два года живешь в Озерной. Два, да?
— Предположим!
— У нас с тобой квартиры, семьи. А у этих людей угла порядочного нет.
— Нет, эгоизм — это не то, — тихо, но с какой-то внутренней, горькой силой сказал Павел. — Ты понимаешь, отчего у меня так случается? Вот и с воскресником и часто так. Я человек настроения. Думаешь, я не страдаю от этого? Да нет, нет, ты погоди, я даже в личной, как мы ее называем, в личной жизни такой.
В глубине души Павел считал себя несчастным человеком. Сочувствовал сам себе и от этого все снисходительнее относился к собственным поступкам.
— Хочешь, я тебе расскажу… про личное?
— Ну, расскажи.
— Знаешь, когда я был студентом, я ведь… не Галину любил. Я с другой девушкой дружил. А потом так получилось, что обидел я ее. Мы были близки с ней. Она аборт сделала… А я разболтал об этом товарищам. Грубо, по пьянке разболтал. Ты знаешь, она сказала, что никогда не простит мне. Мы попрощались. Плакали оба. Да… А потом… Потом она простила. А я к тому времени уже техникум окончил. Уезжал… И по дороге познакомился с Галиной. Старшая девочка ведь не моя — Галины. Первый ее муж умер, когда девочка была еще совсем маленькая. А я всем в Озерной говорю, что это моя дочь. Ведь девочка должна считать меня отцом, верно?