— На что мы с тобой, Шурок, нужны секретарю горкома? Ему нужна Варежка. Она групорг? Групорг! А отчего не работает?
— А ты угадала, — задумчиво сказала Ала. — Соболев сейчас в комитете всех групоргов собирал, вот точно так и спросил.
Короткий гудок прервал разговор.
Кончился перерыв.
Ала Варежка, наглухо застегнув комбинезон и туго, низко надевши косынку, ходила вдоль волочильной машины. Из широких окон, которые почти сплошной полосой тянулись вверху цеховых стен, падал серый свет.
Невольно Ала все еще думала о сегодняшнем совещании групоргов. Соболев после комитета еще несколько дней оставался в заводе. Он несколько раз бывал в цехах вместе с Соней Цылевой, объяснял ей, как надо организовывать комсомольские рейды, как выпускать общезаводскую стенную газету. На совещании Соболев спрашивал групоргов, почему плохо работают, чем можно им помочь. Варежка не знала, какая ей нужна помощь. Ей казалось, что не знает этого и новый секретарь комитета Соня Цылева, которая на совещании сидела в углу, словно мышонок, и приглядывалась к активистам, будто впервые их увидела. Иногда Але хотелось показать Соне язык. Подумаешь, пускай не задается! На комитете Ала голосовала за нее, потому что ей понравилось, как говорил Соболев. Вообще Ала была очень доверчивая, ее легко было сбить с толку. Ала думала: Куренков — тот хоть выглядел как настоящий секретарь. А Соня что?
По волочильному отделению, брезгливо подбирая полы широкой каемчатой юбки и морщась, прошла бухгалтер Лукошкина. Варежка отвернулась, чтобы не здороваться с ней. Но тотчас услышала сзади себя сладкий голосок:
— Алочка, здравствуй! Я тебя сегодня не видела.
— Здравствуйте, — холодно ответила Ала.
— Как дела сегодня, Алочка?
— Хорошо.
Рабочие к Лукошкиной относились снисходительно — она со всеми была мила. Но Варежка терпеть не могла цехового бухгалтера за то, что она, на людях превознося «наш завод» и нахваливая «милый цеховой коллектив», который ее очень любит, в личных разговорах каждому жаловалась, что у нее так несчастливо сложилась жизнь: когда-то она была актрисой, зритель ее тоже «очень любил», но потом… нездоровье… и она очутилась здесь. Слово «здесь» Лукошкина произносила трагически, а уже совсем конфиденциально добавляла: «Понимаете… человеку культурному…»
Лукошкина величала себя Изольдой Павловной, хотя в паспорте значилась Елизаветой Прохоровной. Она красилась и молодилась, хотя ей было уже пятьдесят лет.
Лукошкина, подождав, пока рабочие прокатят мимо тачки с бухтами алюминиевой катанки, ушла, и Ала тотчас забыла о ней. Пошаливало «раскладывающее устройство» — металлическая планка, которая раскладывает проволоку на катушке. Ала не стала звать ни техника, ни мастера. Стараясь ни на минуту не останавливать машину, она осторожно устранила повреждение сама.