Во время просмотра «Матрицы» в местном словенском кинотеатре мне посчастливилось сидеть рядом с идеальным зрителем фильма, а конкретно – с идиотом. Молодой человек лет тридцати по правую руку от меня был полностью поглощен зрелищем и время от времени восклицал: «Вау, так в реальности не существует!»
Я предпочитаю эту наивную увлеченность псевдоинтеллектуальным высокопарным толкованиям, которые проецируют на фильм философские и психоаналитические концепты[92]. Тем не менее нетрудно понять, почему «Матрица» так привлекает людей: это один из тех фильмов, что работают как тест Роршаха, запуская универсальный процесс узнавания. Эффект «Матрицы» подобен изображению на иконах Бога, который всегда смотрит человеку в глаза, под каким бы углом тот ни стоял. Каждый думает, что в глаза смотрят именно ему.
Мои друзья – сторонники Лакана уверены, что Вачовски читали Лакана; последователи Франкфуртской школы видят в «Матрице» Kulturindustrie – отчужденную и овеществленную социальную субстанцию (или капитал), которая подчиняет себе нашу внутреннюю жизнь и питается нашей энергией; адепты нью-эйджа видят в фильме размышления о том, что наш мир – лишь мираж, созданный вселенским разумом, воплощенным во Всемирной паутине.
Постепенно этот ряд доходит до «Государства» Платона. «Матрица» почти что дословно повторяет платоновскую аллегорию пещеры, в которой с рождения закованные в кандалы пленники принимают за реальность театр теней на стене темницы. Важное отличие лишь в том, что, выйдя из заточения, пленники Матрицы обнаруживают не залитое солнечным светом благоденствие, а необитаемую «пустыню реальности».
Главный спор здесь возникает между последователями Лакана и Франкфуртской школы: стоит ли увековечить «Матрицу» в истории как метафору капитала, которая поработила культуру и субъективность, или же она является материализацией символического порядка как такового? Что, если эта альтернатива является ложной? Что, если виртуальный характер символического порядка как такового и есть условие историчности?
Вряд ли идею героя, живущего в полностью контролируемой манипуляции, можно считать оригинальной: «Матрица» лишь радикализировала ее, перенеся в виртуальную реальность (VR). Главный момент здесь – принципиальная двусмысленность виртуальной реальности относительно проблематики борьбы с устоявшимися предрассудками. С одной стороны, VR серьезно ограничивает богатство нашего чувственного опыта даже не до букв, но до нуля и единицы, то есть до передачи или непередачи электрического сигнала. С другой стороны, эта цифровая машина создает «симулированную» реальность, местами неотличимую от «реальной» реальности, подрывая само это понятие. В итоге виртуальная реальность – самое радикальное проявление власти, которую над нами имеют соблазнительные образы.