Именно наличие нулевого института позволяет членам одного племени чувствовать принадлежность к племени. Тогда не является ли нулевой институт идеологическим по самой своей сути? Ведь это прямое воплощение идеологической функции обеспечения нейтрального всепокрывающего пространства, в котором нет социального противостояния и в котором все члены общества могут узнать себя. Разве борьба за гегемонию – не борьба за то, чтобы этот нулевой институт был определен, окрашен особым значением?
Приведем конкретный пример: разве современное определение нации не является таким социальным институтом, который возник в результате распада социальных связей в непосредственной семье или традиционных символических матрицах? В ходе модернизации социальные институты все меньше и меньше держались за традиции и все больше становились предметом договора[96]. Важно отдельно упомянуть, что национальная идентичность воспринимается как «естественная» вещь хотя бы на самом начальном уровне – как принадлежность, заложенная «родной землей и кровью», в отличие от «искусственных принадлежностей (государство, профессия и т. д.). Институты традиционного общества служили «натурализованными» символическими сущностями (как институты, основанные на не подлежащих сомнению традициях). В момент, когда институты начали восприниматься как социальные артефакты, возникла потребность для «натурализованного» нулевого института, который бы служил нейтральной общей территорией.
Возвращаясь к различиям между полами, я поддамся искушению выдвинуть рискованную гипотезу о том, что так логика нулевого института должна применяться не только к единению общества, но и к антагонистскому расколу. Что, если различия между полами – это что-то вроде нулевого института социального разделения человечества; усвоенное минимальное нулевое различие; раскол, предшествующий указанию на какое-то определенное социальное различие и указывающий на это различие как таковое? Борьба за гегемонию тогда вновь оказывается борьбой за то, как это нулевое различие будет определено другими социальными различиями. Опираясь именно на этот контекст, следует рассматривать важную, но редко обнаруживаемую деталь лакановской схемы обозначающего. Лакан заменяет стандартную схему Ф. де Соссюра (над чертой слово «дерево», а под ней – изображение дерева) на следующую: над чертой, рядом друг с другом, – слова «мужчина» и женщина», а под ней – две одинаковые двери.
Чтобы подчеркнуть дифференциальную природу обозначающего, Лакан сперва заменяет одиночную схему де Соссюра парой обозначающих, с разделением на мужчину и женщину, с указанием на различие полов. Но действительно неожиданным является то, что на уровне образов, визуально, между изображениями