В этот год – первый без Никиты – Влада пошла в цветочный магазин. Сжав зубы, выбирала там букет вместе с мужчинами и молодыми людьми, по лицам которых бродили мечты и ожидания. Принеся домой, поставила цветы на секретер возле Никитиного портрета, достала из ящичка бархатное сердечко и нажимала и нажимала на него, надеясь на чудо. Но музыки не было.
Она живет одна в старом финском доме девятнадцатого века, вызывающем воспоминания о далеком дачном детстве и ностальгию по тому, чего она никогда не испытывала и о существовании чего лишь смутно догадывалась, рассматривая картины Жуковского и читая Бунина. Дощатые полы и потолки, запах свежих дров, лежащих возле кафельной печки, щелястые музыкальные двери с облезающей краской, старинный секретер, глубокоуважаемый шкаф и еще более уважаемый сундук, диван с жесткой спинкой в густавианском стиле с раскиданными по нему думками и пледами, плетеная корзина для пикника и множество старинных предметов не всегда понятного назначения, бесшумное явление трехцветной кошки, ступающей по домотканым половикам, а главное − нереальная тишина, такая, от которой звенит в ушах, – всё это возвращает её куда-то, где она бывала только во сне или не бывала вовсе.
Дом этот в маленьком тихом городе Ловииса Вероника сняла на неделю через Интернет. Последний год она провела, ухаживая за девяностолетней матерью, страдавшей деменцией и почти лишенной возможности двигаться, и в конце концов поняла, что еще немного – и, несмотря на прилежное потребление прописанных ей антидепрессантов, сама сойдет с ума. Поэтому она решилась поместить мать на пару недель в частный пансионат и поехать отдохнуть. И вот, впервые за долгое время – на самом деле, едва ли не за всю свою жизнь – оказалась одна, в тишине и покое.
* * *
Вероника не раз снимала жилье за границей во время своих поездок с бывшим мужем, но никогда не испытывала ничего подобного. Стоило ей только открыть незапертую дверь этого дома, войти в прихожую и вдохнуть его запах, как у нее возникло странное ощущение, будто бы она не приехала сюда впервые, а вернулась, и не в качестве гостя. Это было какое-то наваждение. Особенно неожиданно было ощутить это déjà vu, вернее – déjà ressenti – в деревенском по сути доме, потому что всю жизнь, за исключением дачного детства, она провела в большом городе. Да и дачное детство было совсем не таким, то есть дача – совсем не такой, без поющих дверей и антикварной мебели.
Хозяином дома был итальянец – личность, видимо, неординарная и слегка эксцентричная, художник, переехавший из Милана в Финляндию и купивший старый, отчаянно нуждавшийся в ремонте дом позапрошлого века, который он стал постепенно приводить в порядок. Маленький гостевой домик рядом с ним был уже отремонтирован и сдавался. Собственно, на него Вероника и рассчитывала. Но накануне приезда Антонио сообщил ей, что она будет жить в главном доме. Сам он в тот же день уезжал по делам в Хельсинки, поэтому они договорились встретиться на автовокзале в двадцатиминутный интервал между их автобусами, чтобы Вероника могла забрать ключи от дома. «Хотя я его никогда не запираю», − написал Антонио.