Борислав снова поднимает глаза к небу. Потом бормочет:
— Поехали.
«Катафалк» медленно вползает на вершину голого холма. Внизу виднеются редкие домишки захудалого сельца.
— Вот он, мой родной край, — поясняет Борислав. — Сколько помню себя в детстве, село всегда было убогим. Потом выделили какие-то средства, построили здесь небольшую фабрику по производству дешевой детской одежды, открыли кооперативный магазин, вырыли водохранилище, запустили в него карпов, и село ожило.
— А теперь оно снова убогое.
— Оно не убогое, оно мертвое.
— А где водохранилище?
— По другую сторону холма. Можем и к нему проехать.
— Зачем? Чтобы искупаться?
— В нем нет воды. Плотина обвалилась еще несколько лет назад. Теперь там один тростник да змеи.
«Лада» спускается вниз и останавливается возле двухэтажного дома, темный силуэт которого четко виден на фоне бесцветного неба. Наверно, это и есть фабрика, вернее, то, что от нее осталось. Ни одной живой души. Уныло постукивает лист жести, свисающий с крыши.
— Все растащили на дрова, — поясняет Борислав. — Двери, оконные рамы, половые доски…
— Кирпич хоть оставили.
— Кому он нужен… Тут уже давно ничего не строят.
Машина медленно ползет по безлюдному селу. Люди, если они тут еще остались, должно быть, прячутся от знойного ветра. Кирпичные оградки, давно небеленные домишки, редкие островки жухлой травы да чахлые деревца. А за всем этим опять голая, продуваемая горячим суховеем степь под пустым блеклым небом.
Здесь, как и говорил Борислав, и вправду нет ничего особенного. Кроме одинокой кирпичной постройки на самой окраине села, между придорожным кустарником и пустынной равниной. Это сиротский приют.
Машина останавливается возле колючек, и мы направляемся к зданию, хотя Борислав еще раз предупреждает, что там нет ничего интересного. Доски, которыми забиты окна и дверь, пока целы. Думать об обогреве селянам еще рано. Сухой ветер свистит в увядшем кустарнике, поднимает тучи песка и перекатывает по потрескавшейся земле колючки.
Обходим строение. Позади него находим что-то вроде заброшенного огорода, насколько можно судить по угадывающимся очертаниям грядок и низкой проволочной ограде. Овощей не видно. Вместо них за пустыми грядками в два ряда выстроились деревянные кресты, посеревшие от солнца и дождей.
Среди маленьких крестов примечаю один. Он побольше и посвежее.
— Он?
— Он.
— Хоть бы имя написали.
— Я предлагал, но директор воспротивился. Привлечет, мол, внимание, вызовет ненужные вопросы. Потом я подумал, что, может, так оно и лучше. Он всю жизнь прожил как господин Никто, так к чему ему теперь легализация…