Да, детишки могут тут пищать сколько влезет. Их никто не услышит.
Вновь взглянул на часы. Сегодня против обыкновения он не станет звонить жене, когда возьмет курс на Роскилле. К чему давать ей знать, что он едет домой?
Теперь он отправится на ферму у Ферслева, поставит фургон в сарай и помчится дальше на своем «мерседесе». Менее чем через час он уже будет дома, так что время покажет, где она шляется.
Подъезжая к дому, он испытал какое-то внутреннее спокойствие. Что в самом деле зародило в нем сомнение относительно жены? Не вызвано ли оно собственным изъяном? Не подпитываются ли беспочвенные подозрения и дурные мысли всей той ложью, которую он сам производит на свет и которой живет? Может, это следствие его собственной жизни под маской семьянина?
«Нет, если говорить начистоту, нам хорошо вместе» – такова была его последняя мысль, перед тем как он увидел у въезда на их участок прислоненный к иве мужской велосипед.
И велосипед был чужой.
Когда-то их телефонные беседы по утрам заряжали ее энергией. Одного звука его голоса было достаточно, чтобы целый день не нуждаться в общении с другими людьми. Лишь мысль о его объятиях придавала ей силы.
Но со временем она перестала испытывать эти ощущения. Волшебство исчезло.
«Утром позвоню маме и помирюсь с ней», – пообещала она себе. День прошел, настало утро, а она так этого и не сделала.
А что она могла сказать? Как ей жаль, что между ними распалась связь. Что она, видимо, заблуждалась. Что встретила другого мужчину, который заставил ее понять эту ошибку. Что он пленил ее речами и у нее закружилась голова… Естественно, она не могла всего этого сказать матери, и тем не менее такова была правда.
Бесконечная пустота, в которой муж постоянно ее оставлял, теперь заполнилась.
Кеннет гостил у нее не раз. Когда она отводила Бенджамина в детский сад, он уже стоял у ее двери. Несмотря на мартовскую прохладу, всегда в рубашке с коротким рукавом и узких летних брюках. Восьмимесячное пребывание с войсками в Ираке, а затем десять месяцев в Афганистане закалили его. Колючая зима внутри и снаружи обуздала привычку датских солдат к удобствам, так он говорил.
Это влечение было непреодолимо, абсолютно. И одновременно преступно.
Муж звонил и спрашивал про Бенджамина и беспокоился, выздоровел ли малыш после простуды. Он говорил в мобильный телефон, что любит ее и спешит вернуться домой. Что, возможно, приедет раньше, чем рассчитывал. Однако теперь она не верила и половине его слов, вот в чем заключалась разница. Когда-то его слова освещали все вокруг, а теперь лишь неприятно слепили.