И она боялась. Его ярости, его власти. Если он решит выгнать ее, у нее даже ничего нет, уж он об этом позаботился. Может, кое-что, но по большому счету – ничего. Возможно, она лишится даже Бенджамина.
У него была целая прорва слов на все случаи. Изощренных слов. Поверит ли ей хоть кто-нибудь, когда она скажет, что Бенджамину лучше с матерью? Но не она ли решила разрушить семью? Разве ее супруг не принес в жертву свою жизнь и теперь постоянно вынужден добывать для них хлеб насущный вдали от дома? Она уже слышала эти голоса. Людей из коммуны, из муниципалитета. Все эти блюстители нравов, которые со всей ответственностью подтвердят его порядочность и ее неправоту.
Она просто знала это, и все.
Позвоню маме позже, решила она. Подавлю в себе стыд и расскажу ей обо всем. Она моя мать. Она мне поможет. Да-да. Решено.
И время шло, и подобные мысли угнетали ее. Почему она испытывает такие чувства? Неужели из-за того, что всего за несколько дней она намного сильнее сблизилась с незнакомым мужчиной, чем когда-либо сближалась с собственным мужем? А ведь так и было. Что она могла узнать о своем муже за те короткие моменты, когда они бывали вместе? А кроме этого? Его работа, его прошлое, коробки на втором этаже – все это было абсолютным белым пятном.
Однако одно дело – утратить чувство, и совсем другое – оправдывать эту утрату. Ибо разве он не был достаточно хорош, ее супруг? Не ее ли минутное увлечение блокировало всю перспективу?
Вот такие мысли ее занимали. И вот почему она опять оказалась на втором этаже и теперь стояла, разглядывая дверь, ведущую к куче коробок. Может, ей стоит хоть что-то узнать о нем? Прямо сейчас преодолеть грань? Ведь теперь у нее нет пути назад.
Да, решающий момент настал.
Она по очереди вытащила коробки и расставила их в коридоре в обратной последовательности. Когда она вернет их на место, они должны располагаться точно так же, как раньше, плотно закрытые, с закинутыми на них пальто. Она представляла себе свои действия только таким образом.
По крайней мере, на такое осуществление плана она надеялась.
Первый десяток коробок, стоявших дальше всего под велюксовским окном, подтверждал слова мужа. Сплошь семейное старье, едва ли приобретенное им самим. Типичные артефакты, похожие на те, что оставили после себя ее дедушка и бабушка: фарфор, всевозможные бумаги и какие-то штуковины, шерстяные ковры, кружевные скатерти, сервиз на двенадцать персон и всякие там сигарные щипцы, каминные часы и прочие безделушки.
Картина семейной жизни, которая давно закончилась и почти отошла в небытие. Точно как он ей описывал.